— Я просто хочу понять, — сказала Эльжбета Витольдовна камню. — Что происходит?
…стены вот согревались.
И…
…эти стены были поставлены на крови и силе, ими же связаны во веки веков.
Но что с того?
…не крепость должна была стать на берегу озера, но дом…
Она все равно не понимает.
…безопасный. Надежный. Способный защитить тех, кто доверился ему.
Или…
…и залогом тому камень, что принял на себя тяжесть этого дома. Нет, вовсе не тот, что держит в руках Эльжбета Витольдовна. Точнее, не совсем тот. Нынешний — малая частица того самого и…
— Опасность, — губы шевельнулись сами собой. — Смертельная опасность.
— Что?
— Он нас не выпускает, ибо договор еще действует. Мы… все клялись хранить. Оберегать. Служить… ему и его потомкам, которым угрожает опасность.
Нет, знание не пришлось. Эльжбета слышала шепот, где-то там, вовне, слабый, едва различимый. И не отпускало ощущение, что она сама виновата в собственной глухоте.
Не только в собственной.
— И опасность столь велика, что само это место не справится, — она облизала пересохшие губы. — Оно бы сумело, но…
— Дворец перестроился, — Марьяна Францевна всегда отличалась немалой сообразительностью. — И ныне высочайшее семейство обитает вовсе не здесь.
— Именно, — понимание принесло облегчение.
— И чего от нас хотят?
— Помощи. Исполнения зарока. Защиты.
— От чего?
— А вот в этом и предстоит разобраться… но… — Эльжбета Витольдовна положила ладонь на стену. Может, она на старости лет и глуховата стала, однако глухота не равна бессилию. — Думаю, нас отведут туда, где нам надлежит быть…
Глава 47
В которой повествуется о царевичах и особенностях местной медицины
…а коли случится беседу весть с человеком любопытным да дурного воспитания, не разумеющим, что не след пытать женщину о летах её, то на вопрос сей каверзный надлежит отвечать, что, мол, лет вам каждый год по-разному…
Цесаревич Елисей с сочувствием взирал на младшего брата, на лбу которого виднелась шишка. Как, виднелась… хорошо так виднелась. Можно сказать, выступала во всей красе, придавая благостному обличью Свята некоторую ассиметричность.
— Звери у тебя, а не невесты, — пожаловался он, прикладывая к шишке серебряный пятак. Елисей хотел было сказать, что поздно, что сразу надо было, но промолчал.
Как и о зеленой нитке водорослей, в волосах застрявших.
— Еле убёг! — братец осторожно потрогал шишку, будто надеясь вдавить её обратно. И поморщился.
— А я говорил, что нечего лезть было.
Вот вызывал рассказ Свята некоторые сомнения. Быть того не может, чтобы девицы, пусть и не благородного сословия, но весьма даже спокойные, ласковые норовом, взяли и без малейшей причины набросились на незнакомого молодца.
Утопить пытались.
Побили.
— Так… интересно же ж… — Свят потер шишку. — И чего матушке сказать-то?
— Скажи, что было интересно…
Свят фыркнул и замолчал.
— Может… к целителю сходить? — поинтересовался он. — Не то, чтобы я от… но пущай уберет, а то с шишкою и на люди казаться…
— Сходи.
— А ты?
— А у меня шишки нет.
Братец засопел. О нелюбви его к целителям, пусть бы даже столь тихим, каким был Амвросий Ульянович, Елисею было ведомо.
— Ладно, — смилостивился он не столько из братней любви, сколько из опасений, что шишку и вправду матушка увидит. Расспрашивать станет. А то и вовсе учинит дознание.
Надобно ли то Елисею?
Вот то-то же оно… не то, чтобы он собирался возвращаться или там… просто ни к чему волновать матушку, она и так в последние дни взволнована без меры.
— Идем, — решился Елисей окончательно. Заодно и сам покажется. На всякий случай. А то мало ли… помнится, ходили слухи, что в том годе Остуженского женили не силой, но зельем приворотным, про которое сразу никто не понял.
Амвросий Ульянович был человеком невысоким, сутуловатым и донельзя незаметным. Даже в собственных покоях, которые не сказать, чтобы отличались роскошью, он непостижимым образом терялся. Вот вроде стоит человек, а вроде и…
— Ничего страшного, — он пошевелил тонкими пальцами, и Елисея замутило, ибо вдруг напомнили эти пальцы длинные да тонкие паучьи лапы. — Обыкновенный ушиб… сейчас пройдет.
Они коснулись шишки, и Свят тоже поморщился, вряд ли от боли. На тренировках ему куда как сильней доставалось, а терпел. Теперь же лицо сделалось бледным, вытянутым.