Елисей вытащил флакон из кармана.
Поглядел.
И спрятал.
— Надо… надо пустить слух, что ты заболел. Крепко на тренирове зашибся…
— На тренировке?
— Ну… можно и правду, что тебе сапогом по лбу прилетело, отчего твой разум перестал носовую слизь вырабатывать…
Свят покраснел.
Побурел.
— Скажешь тоже… мне он давече булавой… пропустил… и ничего, погудело слегка, а тут от сапога ерундовина такая…
— Не важно, главное, что ты лежишь и едва дышишь, — теперь Елисей глядел на брата серьезно. И тот понял. Кивнул.
Сделал вдох.
И выдохнул.
— А… Акинька! Слышал!
Холоп, высунувшись из потайной комнатушки, кивнул. И добавил:
— А еще вам покой надобен! Оттого никому к вам неможно!
— От! Верно разумеешь.
Глава 48
О том, что не всяким знакомцам верить надобно
Порядочный больной всегда соответствует поставленному диагнозу.
Книжника Лика обнаружила в той же комнатушке. Нет, она вовсе его не искала, но просто услышала вдруг шубуршание, как будто там мыша преогромная завелась, и решила глянуть. Для порядку. Вдруг и вправду мыша, тогда-то и жаловаться можно будет.
И требовать, чтоб переселили.
Но мыши не нашлось, зато обнаружился давешний книжник.
— Привет, — сказала Лика, подумавши, что, может, так оно и лучше. А то ведь тоска смертаная, тут скоро и с мышами беседовать станешь.
Если поймаешь какую.
— Доброго дня, — Славка почесал кончик носа пером. На носу уже пятно виднелось, и еще одно — на щеке. — Вы еще тут?
— Ага, — Лика приглашения не дождалась и вошла. Бочком. Оно-то, конечно, маменька попеняла бы за невоспитанность, ибо приличные девицы не приходят незваными, но Лика же не виноватая, что её не зовут. Этот вот… он же ж книжник.
А книжники — они все жуть до чего недогадливые.
— Я вчера говорил, чтобы переселили. Все-таки тут довольно прохладно и климат для ребенка не лучший. А…
— Гулять ушли, — сказала Лика, оглядываясь.
Эта комнатка, в отличие от той, которая им досталась, была просторна. Сюда б и четыре кровати влезло б, да для сундуков осталось бы место, а не то как они вчерась маялись, добро свое пристраивая.
Матушка, верно, очень обрадовалась, если прислала целую дюжину сарафанов. И Лилечке еще. Одной только ведьме ничего не прислали, и Лике стало её жаль.
Она-то поделилась.
Ей не жалко.
А ведьма покраснела, видно, неудобно ей сделалось, но отказываться не стала. И правильно. Стеснение стеснением, но не будет же она в одном и том же ходить.
— А ты?
— А я не пошла, — Лика присела на край сундука, который стоял у двери. Огроменный. И по виду старый, может даже древний. И что в нем этакого?
Папенька оценил бы.
— Почему?
— Не знаю… тесно тут, что ли… вот у нас, если гулять идешь, так по-настоящему… ну там, хочешь на речку, хочешь на поле. И верхами тоже можно. Я как-то в ночное ходила, правда, маменька потом ругалася, сказала, что если прознает кто, то замуж не возьмут.
Лика подумала и рукой махнула.
— И ладно бы… чего там хорошего.
— В ночном?
— В замуже.
— А любовь? — Славка склонил голову на бок. Вот ведь… и волосы торчат, и сам лопоухенький, и платье вновь измазал, что один рукав, что другой.
— Любовь… — Лика вздохнула. — Кто ж про неё думает-то? Маменька говорит, что по любви — это не серьезно.
— А как серьезно?
— Так, чтоб человек хороший был. Достойный. Чтоб опора и… правда, папенька наш — такая себе опора, вечно сидит да пишет, пишет… — Лика махнула рукой. — Зато маменька все-то хозяйство держит крепко. У ней не забалуешь.
Славка молчал, ожидая продолжения.
— Чтоб… с деньгами.
— Большими?
— Ну… не знаю. Чтоб на жизнь хватило. Маменька сказывала, что когда она за папеньку пошла, то у него денег вовсе мало было. И терем покосился, и хозяйство вовсе в упадок ушло. Она-то все поправила, но то она… вот моя сестра, она хорошо мужа себе отыскала. Правда… — Лика замолчала, подумав, что навряд ли человеку стороннему хоть сколько интересны перипетии жизни Аннушки.
И самой Лики.
И… и что она вовсе сказать интересного может? Как силки ставить на куропаток да зайцев? Или как по лисьему следу идти? Про охоту глухариную, болота с клюквою и старое дерево с дуплом, где пчелы обжились. Дикие, само собою.
Про медведя, который к этому дуплу ходить повадился, мед чуя, и про то, как она, Лика, однажды полдня на ветке просидела, тряслася жутко, боялась, что медведь почует. А он все кругами ходил, ходил, даже взлезть попробовал, да только не вышло.