— Через годик-другой?
— Так… надо ж, чтоб невеста попривыкла…
— К чему?
— К большой радости!
Стася поглядела и согласилась, что радость и вправду неизвестную невесту ждала немаленькая, такую принять крепкий нерв надобен. Царица лишь укоризненно головой покачала.
— Дети, — вздохнула она, сложивши руки. — Елисей, старешенький мой… разумник. И маг. Наследник опять же…
Елисей поклонился, этак, преизысканно.
— Святушка… не смотри, что куражится, на самом деле вовсе он не дурачок, любит… пошутить.
Святушка потер лоб и подмигнул Стасе.
А Стася…
— Погоди, — сказала она, поднимаясь. И шагнула к царевичу, велела: — Сядь. Пожалуйста.
Добавила, чтоб уж совсем вежливо, все-таки высочайшая особа.
А царевич сел. И замер, глядя на Стасю… нет, страха в глазах его не было, скорее уж ожидание с предвкушением. Царица же — дело иное.
— Что ты…
— Паутина будто бы, — Стася осторожно коснулась блестящей ниточки в светлых волосах, не зная еще, может ли тронуть её. — Упала и запуталась… кое-где драная, но…
— Ай, — пискнул царевич, когда Стася ниточку тронула. — Больно!
И она отступила.
Царица же… нахмурилась.
— Что происходит? — произнесла она совсем иным, сухим тоном.
— Понятия не имею, — честно ответила Стася.
— Матушка, ты только… не нервничай, но… да, что-то неладное творится, — Елисей вытащил из кармана склянку, которую Стасе протянул. — Вы… не взглянете?
Склянку она взяла.
Покрутила в руках. И вернула. Если и было в ней что-то, то Стася понятия не имела, что именно.
— Скажи, матушка, а вот когда у нас Амвросий Ульянович появился? — Елисей склянку в карман убрал.
— Когда? — царица нахмурилась.
И нахмурилась еще сильнее. А потом беспомощно так сказала:
— Не помню…
— А… куда иные подевались?
— Иные?
— Целители, — терпеливо повторил вопрос Елисей. — Помнишь, их ведь много было?
Царица кивнула, но как-то нерешительно, будто сомневаясь.
— Помнишь, — Елисей подвинулся к матушке, — Скоромысла?
— Он… старый был.
— Не молодой, конечно, но не скажу, чтоб вовсе древность, — Елисей поглядел на Стасю, будто ожидая поддержки. — Когда он ушел?
— Не знаю, — царица тронула высокий лоб. — Не помню! Как… как вовсе возможно… и ученики… Хвата, помнится, он на свое место пророчил. Тот крепкий был, с бородой черной… бороду помню, а лицо… будто стерли. Почему?
— Ты у меня спрашиваешь? — Елисей переглянулся с братом. И сказал: — Надо бы его пригласить к девицам нашим.
— Кого?
— Целителя… скажем… чтобы осмотрел на предмет женского здоровья, — царевич щелкнул пальцами. — А то мало ли… благословение благословением, но вдруг какая слабой окажется? Или больной? Бывают же скрытые болезни? Ну, кроме дурости…
Свят фыркнул и отвернулся.
— А чтобы ущерба не случилось чести девичьей, то ты, матушка, рядом будешь ты и…
— Я, — тихо сказала Стася. И добавила на всякий случай. — С котиком.
— С котиками… — царица улыбнулась мягко. — Вы ведь обещали…
Никогда-то прежде, даже в те лихие годы молодые, о которых воспоминания остались далекие, тусклые, Норвуд не думал, что умрет собственной смертью.
Этакое везение редко кому выпадало.
Да и было ли везением?
С мыслью о собственной смерти он свыкся легко. Куда сложнее было свыкнуться с мыслью о проклятом бессмертии, которое, кажется, тоже подходило к концу.
…сколько ему осталось?
Сколько бы ни осталось, но… обидно, что теперь, что тогда, когда Норвуд почти-то сумел вернуться в человеческое обличье. И не только сам. Им всем обещали надежду, а он взял и… по собственной глупости.
Тоскливый волчий вой донесся издалека.
— Ишь, беспокоятся, — сказал жрец, усмехаясь. И блеклое лицо его поплыло, показалось в какой-то момент, что лицо это вовсе треснет, выпустив на волю… что?
За сотни лет Норвуд всяких тварей повидал, правда, постепенно убеждаясь, что самые страшные — люди, которым и обличья-то менять не нужно.
Эти вот… вокруг костерка собравшиеся, сидят тихонько, и дышать-то лишний раз боятся.
— Не хочешь их позвать? — жрец склонился столь низко, что, пожалуй, до него можно было бы дотянуться. И будь Норвуд помоложе, он бы не устоял перед искушением.
Но наивность он утратил еще сотню лет тому, а потому сделал вид, будто не понимает.
— Зря, — жрец распрямился с явным разочарованием и спиной повернулся, вспомнивши о своем вареве, которое доходило. — Мне казалось, люди твоего рода стремяться умереть достойно.