Люди.
И да, стремяться. Но умирать Норвуд передумал. Зато вот… он вывернулся, чтобы видеть жреца, который медленно помешивал темное варево. И тьма из котла поднималась, тянулась к небу, спеша разползтись пологом.
— Может… — нерешительно заметил тот самый огромный парень, который держался подле Норвуда, встав между ним и своими людьми. — Его… на кой нужен?
— Крепкая кровь. Сила. Хорошая жертва. Госпожа будет довольна… — жрец на Вышеня не глянул даже. И на вопрос ответил лишь потому, что устал молчать. — Жаль, что один… старый. И стая такая же, верно? Стало быть, к тебе не пойдут… куда пойдут?
— Я слыхал, что это барон Козелковский свеев принял, — Вышень поерзал, подбираясь поближе. И руку с ножа не убрал. — На службу. Стало быть.
— На службу? Любопытно… и зачем двуликому склоняться перед человеком? — жрец отряхнул кость и, проведши по ней пальцем, снял каплю варева, которую отправил в рот. Зажмурился, сделавшись вдруг похожим на ребенка, которому случилось до сладкого добраться. — Вытащи кляп…
— А…
— Боишься?
— Скажешь еще, — оскорбился Вышень и засопел. Норвуд почувствовал прикосновение ледяного клинка к затылку. — Дернешься, глотку перерву и не погляжу, что нужный…
Вышень говорил будто в сторону, но клинок перехватил кожаный шнурок, который и удерживал кляп. А заодно уж и кожу вспорол, кровь выпустивши.
Жрец тотчас обернулся.
Верхней частью тела. Нижняя осталась неподвижна. А вот лицо.
— Извини, — сказал Вышень, руки поднимая. — Я… не нарочно. Нервничаю вот. Извелся весь, сидючи… долго нам тут? А то ведь и людям маятно… вона, заговариваться стали. Сейчас еще глупостей всяких в голову понаберут.
— Вроде тех, что ты в уши брата влил? — тихо осведомился жрец.
На языке россов он говорил столь же хорошо, как на родном.
— Я…
Вышень взгляд отвел.
— Пускай. Моя госпожа добра. Она простит тебе неверие. Потом.
Норвуд почему-то не поверил. И не только он.
— Говори, — Вышень подкрепил слово пинком, и… что-то острое впилось в ребра. Острое и холодное. Оно скользнуло чуть ниже, уйдя в мягкую зелень мха, вспоров её и застыв.
…это…
— Ты говори, — огрызнулся Норвуд, попытавшись перевернуться на другой бок.
Магические путы давно ослабли, но вот заговоренная веревка держала не хуже. Пока держала.
— Зачем служить пошел? — и снова пинок.
А потом еще один.
Вышень обходил танцуя, дразня, заставляя поворачиваться за ним, пусть и без надежды успеть. Жрец же наблюдал за игрой некоторое время.
— Помни. Он живым нужен. И злым… очень злым.
— Будет, — осклабился Вышень и в руке его возник клинок.
Другой.
Он спрятался меж пальцев, чтобы вынырнуть и вновь уйти в рукав, а после появиться в другой руке. Упасть, вспоров кожу на плече Норвуда.
— Кровь сладко пахнет, — сказал Вышень доверительно, выдирая клинок, ушедший в землю. — Так ты Козелковскому служишь?
— Ему, — согласился Норвуд.
Кликок поисал полукруг, чтобы разодрать шкуру вдоль хребта. Порез был длинным, кровящим, но неглубоким. Боль? Боли Норвуд почти не ощущал.
Как и злости.
— Почему?
— Он предложил.
— А ты согласился?
— Почему нет.
— И вправду… а если я предложу? — в третий раз клинок лишь пригладил кожу, вновь отворив кровь, которая лилась на землю тонкими струйками.
— У меня уже есть хозяин.
— Зря. Хозяйка лучше. Хозяйка добрая, — почему-то сказано было с насмешной. — И умная… всех перемудрила… они думают, что сами, но на деле… все будет иначе.
— Заговор?
— Заговор, — согласился Вышень, мазнув взглядом по фигуре жреца, который замер, вглядываясь куда-то вдаль. Что увидел? Что почуял? — Еще какой заговор… соберутся бояре славные, чтобы порядки вернуть… у царя три сына… четыре даже, но четвертый мал еще… старший невесту выбирает. Решил возродить обычай древний… но кого бы ни выбрал, прочие обидятся. Особенно обидятся, если вдруг с прочими невестами несчастье приключится.
— Ты многое слышишь, — сказал жрец, не отворачиваясь от белых стен дворца, которые высились совсем рядом. Неужели там не чуют этой вот волшбы.
— Многое, — не стал спорить Вышень, прервав свой танец. Он опустился на пятки. — Еще бы говорить позволено было…
— А разве запрещают?
— А разве может сын против слова отцовского пойти? Хороший сын… я хороший сын, — сказано это было с немалой тоской. — Но ты, свей, умрешь. Тебе можно… сказать. Ведьмы на царевича морок наведут, невест проклянут, а проклятье это по всему-то дворцу расползется… и случится там смута, умов помрачение. А там и до бунта недалече. Все погибнут, кроме маленького, которого можно будет и оженить с правильною невестой.