— Он ведь был не под покоем, так? — Ежи остановился перед резной двустворчатой дверью, с которой вновь скалился волк. Волков здесь, к слову, хватало.
— Не был.
— Но что за заклятье тогда?
— Родовой памяти, — Евдоким Афанасьевич положил ладони на дверь, и Ежи готов был поклясться, что волк зарычал.
Не зло.
Скорее уж радостно.
Показалось?
Конечно. Резные волки рычать не способны. А что двери распахнулись, так от сквозняка. Или неизвестного Ежи заклинания.
— Это место было построено моим прапрапрадедом во времена столь далекие, что и я-то о них знаю мало… — Евдоким Афанасьевич первым шагнул на пыльный паркет, впрочем, пыли не потревоживши. — Тогда люди были близки к богам. Или боги к людям. Как бы то ни было, но подобные дома имелись у многих. И строились они не только на крови, но и на силе.
Библиотека.
Сперва Ежи и не понял-то, где оказался, ибо была сия зала огромна, необъятна даже. Куполообразный потолок её терялся во тьме, и лишь золоченые солнце с луною, связанные воедино, тускло сияли. А за порогом начинались полки.
Огромные.
До самого этого золоченого солнца. Полки стояли близко одна к другой, и уже они сами представлялись Ежи этаким диковинным лесом, в котором и потеряться недолго.
— Говорят, что некогда подобный дом и являлся крепостью, способной укрыть род ото всех ненастий и врагов. И что, стоило сказать слово, и стены его становились неприступны… — голос Евдокима Афанасьевича доносился откуда-то издали.
Ежи двинулся на него.
Он шел осторожно, не потому как опасался попасть в ловушку, скорее уж ему было неловко, что пришлось потревожить покой этого места.
Теперь пахло книгами. Такой вот странный дурманящий аромат, свойственный любой библиотеке. Только, пожалуй, в университетской он был слабым, едва выраженным.
— Слово это передавалось от отца к сыну… а после взяло и потерялось.
— Как?
— Обыкновенно. Сколь неприступна ни была бы крепость, но жизнь в ней не проведешь. Да и мир вокруг менялся… этот дом строился позже многих, позже того же замка государева, уже во времена, когда Беловодье, если не появилось в нынешнем виде, то начало появляться. Наша сила там, в старом месте, пусть и связано оно с домом. Потому я, уходя, только и сумел, что запереть его.
Евдоким Афанасьевич возник перед Ежи, заставив отшатнуться.
— Надобно найти кого, чтоб убрались. И переселиться. Все ж таки здесь какая-никакая, а защита имеется, — Евдоким Афанасьевич провел ладонью по полке, вновь же не потревожив и пылинки. — Да и учиться сподручнее… библиотеку тот же прапрадед собирать начал. Я, признаюсь, не больно-то вникал, полагая, что мысли научной надлежит двигаться вперед, а не обращаться в прошлое.
На полках высились книги.
Одни огромные, неподъемные с виду, другие крохотные, третьи и вовсе свитками, упрятанными в деревянные короба. Ежи взял один из любопытства…
— Порядок тут сохранялся, надобно лишь отыскать список с перечнем работ, а там уж будет проще, — пообещал Евдоким Афанасьевич. — Что ж… пора возвращаться, а то скоро понабегут…
— Кто?
— Мало ли, — дух пожал плечами. — Те, кому нужна ведьма, те, кто желал бы получить дом, и те, кто не отказался бы ни от первого, ни от второго. Потому поспеши, ведьмачок. Чем раньше мы сюда переселимся, тем оно легче будет.
Правда, кому именно легче, уточнять не стал.
А Ежи постеснялся спросить.
Но коробку с рукописью вернул на место. Что-то подсказывало, что к воровству дом отнесется без должного понимания…
— Погодите, — он догнал Евдокима Афанасьевича уже в дверях. — Если не по крови, потому как кровью мы печать не снимали, тогда получается, что… по ауре, так? Настройка велась? По тем самым первичным узлам, про которые вы рассказывали? И по вторичным, но не всем, да? Определяющие энергетику рода… и ваши останки сохранили частичный отпечаток, а еще и вы сами, не будучи материальны, но с точки зрения энергетических потоков охрана существенной разницы не видит…
— Видишь, — с удовлетворением произнес Евдоким Афанасьевич. — Можешь же думать, когда хочешь!
На кухне Баська столкнулась с Никанорой, которую усадили подле печки, на плечи набросили платок, а в руки сунули резную уточку с простоквашею. Перед Никанорой возвышалась белая гора свежайшего творога, присыпанная мелкою ягодой.
И чего ей там, наверху, не елось?
Ишь, сидит, ковыряется… страх потеряла! И вцепиться бы ей в космы, глаза бы бесстыжие, которыми она на батюшку поглядывала, выцарапать. И… и еще налысо обрить! А потом дегтем облить да в перьях извалять! Чтоб неповадно было честных купцов соблазнять.