— Сидите уж смирно, а то ведь станут пенять, что возок попортили, — попросил он, не особо, правда, надеясь, что услышан будет.
…а вот хорошо бы домой да на этаком возке, чтоб сперва по слободе прокатился он, потому уж у матушкиного подворья встал. И тогда бы матушка подивилась, подумала бы даже, мол, кто это там едет. И сестрица. И соседи, полагавшие Антошку никчемным, тоже удивились бы. Особенно когда б он этак, преважно, из возка вышел бы.
…еще бы тросточку себе.
Или посох?
Не, посох не по чину, его бояре носют, возьми такой, так разом по спине огребешь, если вовсе куда не сошлют… а вот тросточку — самое оно.
И он бы вышел…
…додумать Антошка не успел, потому как вдруг резко и громко заорал Музыкант, как у него только глотка-то не треснула от этакого мява. А следом и прочие завопили, слитно так, что, показалось, еще немного и уши Антошкины от этакого мява отвалятся.
Он за них и схватился.
А потом… потом возок вдруг крутануло и подкинуло, и в воздухе вновь крутануло, и наземь он рухнул со страшною силой. Из Антошки от удара весь дух выбило напрочь.
После еще приложило деревом да по голове.
Он только и успел, что подумать: надо было при доме остаться… а дальше темень наступила. Правда, недолгая. И в темени этой Антошка будто бы голоса слышал. При том понимал, что говорили не тут, не рядышком, но где-то далече.
— …Радожский был особенно опасен, кровь Стражей и проклятью не одолеть.
— Но нападение прямо у дворца…
— Скоро здесь будет такое, что эту мелочь… в любом случае, вину свалят на ведьм. Радожские с ними давненько воюют…
…вот не хватало заботы.
И отчего люди злые-то? Ответ Антошка ведал: исключительно от недоедания и кишечных хворей, которые в свою очередь случаются от питания неправильного. Вот ежели бы люди ели правильно, тогда б этого вот всего не было.
Он не успел додумать, потому как все было странно, когда где-то рядом вновь загрохотало.
И стало больно.
Очень больно.
От этой боли Антошка только глубже в черноту впал.
— …про холопа не забудь.
— Да он уже… что за дрянь тут…
— Не важно. Уходим…
И ушли.
Стало тихо. И больно. И тихо. И все одно больно. В груди особенно. Там, где сердце. И Антошка понял, что еще немного и сердце это остановится. А стало быть, не будет ни возка нарядного, ни матушкиного удивления, ни соседей, что перешептываться станут, обсуждая его, Антошкину, удачу… ничего-то не будет.
…хорошо хоть, подарки передать успел.
Глядишь, и доедут.
На грудь навалилось тяжелое и заурчало, громко, басовито. И это урчание отозвалось иным, слева… справа… отовсюду. Будто его, Антошку, засунули внутрь огромного урчащего зверя. Зато и боль попритихла. Умирать, оказывается, совсем и не страшно.
Дурбину стало плохо уже в его покоях.
Он не помнил, как добрался до них. Вот вроде бы стоял перед царицей, перед боярынями, что-то делал… а что? Память оказалась тягучей, неподатливой, словно кто-то спешил закрыть её.
Точно делал.
С кровью связанное.
Он отчетливо помнил эту вот кровь, которую… собирал? Определенно. Сперва делал надрез. Собирал. И… старый знакомы заращивал? Да. Именно так и было.
А потом?
Что случилось с ним дальше?
— Не думал я, что ты, Никитка, такой слабосилок, — раздалось рядом. — На от, выпей.
Аверсин сунул в руки склянку с чем-то мутным и дурнопахнущим.
— Пей, пей, а то ведь еще помрешь ненароком… или это на тебя девицы так повлияли? Хороши, сказать нечего…
— Что… произошло.
Никита осушил склянку одним глотком, правда, когда Аверсин отвернулся, выплюнул тихонечко в рукав. Отчего и сам не знал. Едкая горечь связала рот.
— Знаешь, тоже понять хотел бы, что там, твою мать, произошло… этак опозориться! И перед самой царицей! — почему-то возмущение Аверсина показалось наигранным. — Тебе всего-то надо было, что образцы взять, а ты…
— А я?
— Чувств лишился, будто барышня какая… — Аверсин покачал головой преукоризненно.
— Извини, — Никитка попытался сесть, но понял, что сил его малых для этого не хватит.
— Да… ничего. Там и вправду душновато было, а я, признаться, позабыл, что ты у нас болезный. Но сейчас-то как?
— Н-нормально.
— От и хорошо… я тебя в лабораторию отнес. Полежи тут… потом наставник, как освободится, так и глянет. Ладно?
Никита кивнул.
— А я пойду… а то ведь дело надо доделать. И вот что ей вперлось? Какая разница, здоровы эти девки или нет? Все одно никому из них царицей не быть.
— Почему? — слабость отступала.