— Мр… — Черныш потерся о ногу и задрал хвост, а потом решительно двинулся по лестнице. И что осталось Дурбину?
Следовать.
И подавить трусливую мыслишку… в конце концов, даже если он обречен, то все одно жить хочется. А чтобы жить, надобно бежать.
Разумно.
Он же…
Он остановился перед дверью, которая гляделась столь древней, что даже удивительно было, как вовсе уцелела она. Старые петли почти истлели, как и металл, покрывшийся толстым слоем рыжей коросты. Из-под двери высовывалась паутина, и она шевелилась, будто желая протиснуться дальше, поползти по лестнице.
Кот зашипел.
Дурбин запоздало подумал, что, коль уж он воевать собрался, то следовало бы оружием озаботиться. А у него кроме рук дрожащих и силы, которая вновь заворочалась, ничего-то нет.
Даже благословения божьего.
…бабка в храм не заглядывала, разве что по праздникам и то больше для порядку, чтобы люд простой не будоражить. А так-то повторяла, что нынешние храмы не для богов строены.
Что вера-то внутри.
Как и сила.
И каждый человек свой путь ищет. И Никита должен. Он-то слушал, кивал, — попробуй не послушать, разом вцепятся железные пальцы в ухо — но всерьез-то никогда… а после, в столице уж, вовсе выбросил все эти суеверия из головы.
Не до богов стало.
Не до храмов.
И теперь… теперь поздно уже молиться, наверное. Да и слов он не знает правильных, даже те, что бабка говорила, оставляя на опушке березовой рощи очередной каравай, из головы вылетели.
Запах помнит.
Шелест листьев, будто звон. То, как гудят пчелы. Влажный воздух. Пот по спине… как сейчас прямо.
— Пусть… получится, — Дурбин отчаянно захотел вернуться туда, на этот луг, к которому примыкала старая роща. Сесть, как когда-то, прислониться спиной к огромному валуну, что врос в самую землю, вдохнуть запах распаренного луга.
Помолиться?
Это не молитва.
И не просьба.
Это… просто он умрет. Сейчас или скоро, не так и важно, но… он-то ладно, однако и тварь жить не должна. Она опасна. Она…
— Пожалуйста, — Никите показалось, что он почти дотянулся, и что под рукой не дерево, но неровная шершавая поверхность камня. — Я… не воин и никогда им не был. А целителям просить о победе, о чьей-то смерти как-то не с руки. Но я должен его остановить. Дай мне силы… кем бы ты ни был, кто бы… просто дай мне силы.
Сил не прибавилось. И чуда не произошло.
Ни грома. Ни разверзшейся бездны, готовой поглотить чудовище, ни даже огненного меча на худой-то конец. Вот от меча Никита точно не отказался бы.
Но раз нет, то, стало быть, придется как-нибудь так справляться.
И Дурбин толкнул дверь.
Глава 56
В которой случаются странные встречи
Нужно набраться смелости и всё-таки рассказать коту, что это он живёт у меня, а не я у него.
Лилечка не собиралась убегать.
Совсем не собиралась.
Просто… её позвали. Тихий такой голос, ласковый, будто вода по камешкам бежит, ластится. И поет-напевает. Как не послушать? Как не пойти на него? Сперва шажочек в сторону, потом другой и… и вот она подле стены стоит.
И стену гладит.
А стена эта сама к Лилечке ластится, пальцы теплом щекочет. Собрала солнечных зайчиков и Лилечке целой горстью в руки, мол, бери, не жалко.
Лилечка и взяла.
Горячие.
И суетятся, суетятся… а рядом уже стена раскрывается, расползается тайным ходом. И тот же голос смеется: не побоишься ли? Лилечка вовсе даже не трусиха. Так, самую малость… но кто ж пауков-то не боится? Или грозы вот.
А тайного хода…
Она оглянулась, убеждаясь, что взрослые люди вновь своими взрослыми делами занялись. Суета вон случилась, беспокойство. Боярыни повскакивали, руками замахали, рукавами драгоценными затрясли, словно птицы дивные. Царица тоже привстала.
Дурно Дурбину.
Жалко его. И помочь бы. Лилечка помогла, если б знала, как. А она не знает. Видит только, но что видит — сама понять не способна.
Учиться надо бы.
И папенька так тоже говорил. А вот маменька ворчала, что наука — не женское дело, что надобно не мозги сушить, а то еще все усохнут, и ладно бы только они, но ведь и лицо попортится, так вот, надобно не науки, а лицо белить.
Щеки румянить.
Лилечка по щекам себя похлопала. Для румяности. И решительно шагнула в темноту. Она ведь недалече. Да и зовут… очень зовут. Именно её.
По имени.
Стена за спиною встала, будто бы и не было там ни залы пыльной, паутиной затянутой, ни лавок, ни боярынь замороченных. Вот тоже, сказать бы надобно, но кому? И поверят ли?