— Где ты? — спросила Лилечка, ибо голос звенел где-то там, впереди.
Она шла.
И шла.
И… лесенка сама под ноги легла.
Старая.
Ступенечки высокие да покатые, иные вовсе горбиками. Блестят влажно. И темно-то вокруг, но у Лилечки в руках целая горсть зайчиков солнечных, с ними-то она не заблудится. И с Фиалкою, что на плече сидит привычно, только головой ушастою крутит.
— Нам вниз, — на всякий случай предупредила Лилечка, и Фиалка ткнулась носом в шею, то ли соглашаясь, то ли даже поторапливая.
Что-то нехорошее делалось.
И голос потому тревожился.
Поторапливал.
Лилечке тоже надо бы, но… ступеньки высокие, крутые, с таких полететь недолго. А кому будет легче, если Лилечка упадет? То-то же… вот она потихонечку, помаленечку, юбки одной рукой придерживая. Вовсе бы их снять, да неможно.
Неудобно.
Но Лилечка старается. Пыхтит от старания. И скачет, ниже и ниже, и небось, этак она в самые-то глубины доберется, может, даже туда, где, как сказывала нянюшка, сидит на стуле белоглазая старуха, мешает зелье кривой клюкой. Одна нога у ней кривая, другая — хромая.
На плече старухи — белый сыч.
На руке — костяная перчатка, ибо сама рука черна и страшна…
Сидит старуха под землей и на свет показаться не смеет, ибо тогда рассыплется прахом. Варит зелье свое, парит, и пар этот белесый сквозь землю сочится, чтобы расползтись туманом белым. Потому-то неможно в туманах ходить, заморочат, зачаруют, здоровье отнимут.
Заколотилось сердечко.
И замерло.
А лестница закончилась. Правда, старухи Лилечка не нашла, но только залу, не сказать, чтобы огромную, поменьше той, которая наверху осталась. И в нынешней не было ни потолков расписных, ни позолоты, ни узоров.
Камень один.
Но красивый. Как будто кто-то из камня этого вздумал ковер драгоценный выложить. И так ладно получилось, что Лилечка не утерпела, погладила, ибо камень этот гляделся гладким, шелковым.
Таким и был.
— Зеленое — это нефрит, — теперь-то голос звучал отчетливо.
Лилечка обернулась.
— Здравствуйте, — сказала она и поклонилась, как матушка учила, ибо женщина, пред Лилечкой представшая, была явно родовитой.
И богатой.
Правда, немножечко мертвой, насколько Лилечка поняла, ведь живые люди не бывают прозрачными, но ведь это еще не повод проявлять невежливость.
— Не бойся, дитя, — сказала женщина, вглядываясь в лицо Лилечки.
— Я не боюсь, — сказала Лилечка и подняла руку с солнечными зайчиками.
— Посади их сюда, — женщина махнула рукой, указывая на каменную чашу, что стояла на каменном же столбе. И тоже узорчатом. Вьется по столбу вьюнок, словно живой, стебелек к стебельку, листочек к листочку, и только бутоны белые полупрозрачные столь хрупкими кажутся, что и тронуть-то боязно.
Но Лилечка тронула.
Сперва зайчиков посадила, потом тронула. Из любопытства. Каменный цветок не шелохнулся.
— В нем почти не осталось силы, — сказала женщина. — Стало быть, не боишься?
Лилечка покачала головой.
И Фиалку с плеча сняла, погладила. Сказала:
— Евдоким Афанасьевич тоже такой… прозрачненький. И хороший. Правда, ворчит все время… вы тоже дух?
— Дух, — согласилась женщина.
— А я Лилечка… Козелкович.
— Из тех ли, что на Свиязи сидят?
— Наверное.
— Милорада, — женщина склонила голову, на которой переливался всеми цветами радуги драгоценный венец. — Теперь уже княгиня Милорада… Рёрик.
Произнесла она это с запинкой.
— Приятно познакомиться, — Лилечка вспомнила, что нужно говорить в подобных случаях. А потом уточнила. — Это вы меня звали?
— Я.
— Зачем?
— Надеялась… странно, что лишь ты меня услышала, дитя, — княгиня сложила руки.
Была она высока.
Худощава.
И красива. Наверное. Или не очень? Матушка говорила, что красивая женщина должна быть высока, статна, ликом кругла и бела. Высокою княгиня еще была. Во всяком случае, выше Лилечки, но вот в остальном… худая очень, даже вон, косточки на руках торчат. И лицо узкое, а не круглое.
Кожа смугла, словно у холопки.
А вот платье нарядное, такого, небось, и у матушки нет. И пошито не так, как матушкины. Сверху узкое. И рукава тоже узкие, по руке лежат, и не раскрываются, чтоб нижний, рубахи, выпустить. А снизу платье этаким колоколом, но не совсем уж широким.
И шнурок спереди.
Золотой.
Шнурок Лилечке понравился, а еще камушки, которые платье украшали, и цветы, золотом вышитые. И венец тоже.
— Что ж, — вздохнула женщина. — Значит, так тому и быть.