— И… которую пить? — уточнила Лилечка.
И на Фиалку поглядела.
А та поглядела на Лилечку.
— Не знаю, — ответила княгиня. — Я… я велела ведьм не обижать. И создать Ковен, чтобы помогать друг другу. Я открыла, что связь между ведьмой и магом способствует росту силы мага. Впрочем, не только с магом, но и с ведьмаком. Я… надеялась, что это поможет.
— И как?
— Сложно сказать… сперва все было, как мне хотелось. А потом вдруг изменилось. И теперь… теперь все не так, как я надеялась. Ведьмы изменились. Маги… и все изменилось, — княгиня смотрела на чаши. — Выбирай. Только тебе и выбирать. Мне кажется, что она там вовсе одинакова.
— Вода?
Княгиня кивнула.
— Только тебе решать, которая надобно и… там, — она повернула Лилечку к стене. — Возьми…
На каменном древе висел флакон, будто яблоко, из янтаря вытаченное, и столь умело, что руки сами собой потянулись его взять. Наливное, нарядное…
— Я хочу уйти, девочка. И боюсь. И все одно хочу… я долго берегла это место, но устала. Я знаю, что суженый мой ждет меня там. Я простила его. Давно уж простила.
Яблоко грело руки, как солнечные зайчики.
Их Лилечка тоже возьмет с собою. А пока… пока она подошла к одной чаше. И к другой. Заглянула. Вода и там, и там лежала темным тяжелым вареньем, вроде сливового или даже черничного. И главное, вправду не понять, которая где.
Живая.
И мертвая.
И… живая. Или все-таки мертвая? Ни тебе мух, ни жуков, которые подсказали бы, как оно в сказках случается. Просто… вода.
Лилечка вздохнула и сняла Фиалку. И та тоже вздохнула.
— Значит, будем просто пить, — подумалось еще, что если вода мертвою окажется, и Лилечка с того тоже умрет, то матушка огорчится премного. А матушку огорчать не хотелось бы.
И папеньку.
И…
И она, конечно, умереть должна была, но вот живая осталась.
— Погоди, — Лилечка вдруг вспомнила важное. — Я сегодня уже видела мертвую воду. Её тут брали?
— Нет, — покачала головой княгиня. — Не тут. И та вода не совсем мертвая. Её саму жизни лишили.
— Это как? — Лилечка нахмурилась.
Все-таки учиться надобно. Даже если от учебы совсем мозги высохнут.
— Эта вода, пусть и мертвая, сотворена миром и частью его является. А та, которую ты видела, это вода обыкновенная, над которой провели обряды, напитали силой смерти и тлена, тем самым извратив суть исконную.
— Сложно, — пожаловалась Лилечка.
— Мертвая вода на многое способна. И не только на то, чтобы убить. Нет. Иногда смерть — тоже спасение. Омой ей гнойную рану, и гниль отступит. Добавь каплю в воду, дай выпить человеку с разбитым сердцем, и боль умрет. Она способна дать забвение. Или исцеление. И в то же время — убить. Мой отец говорил, что яд и лекарство — это одно. А та вода — это тлен.
Лилечка кивнула.
Так, на всякий случай, и чтобы княгиню не обижать. А сама наклонилась к чаше и сделала глоток. Вода… сперва показалась ледяною, а потом теплой, что молоко парное. Кислой.
Сладкой.
Горькой.
И обыкновенной, колодезной, от которой на языке остается ощущение, будто железный ключ лизала. Лилечка закрыла глаза и… ничего-то не ощутила. Нет, она толком и не знала, что должно бы случиться, но ведь должно бы!
Место тайное.
Родники исконные.
И вода живая, вода мертвая… может, надо еще и умыться? Ну, чтоб краше всех в мире стать?
— Вот, стало быть, как… — княгиня поглядела на Лилечку и, отступив, отвесила низкий поклон. — Спасибо, госпожа…
Это она про кого?
Лилечка спросила бы, но княгиня взяла и исчезла. Вот ведь… с мертвыми взрослыми еще неудобней, чем с живыми. Живые, во всяком случае, не имеют обыкновения вот так брать и исчезать.
— Ты что-нибудь поняла? — спросила Лилечка.
— Мря, — ответила Фиалка, устраиваясь на плече. — Умр.
— Да, возвращаться надо, а то Аглая забеспокоится.
Воды Лилечка набрала из ближайшей чаши, для чего пришлось на цыпочки подниматься и черпать, рукою себе помогая. Немного боязно было, а ну как погаснут огонечки, но нет, не погасли.
И в руки Лилечкины пошли.
И по рукам сами расползлись, обжились…
— А теперь куда? — Лилечка огляделась и, обнаруживши еще одну дверь, решительно к ней пошла. За дверью, правда, был не выход, а другая комната.
Узенькая.
И нарядная, что шкатулочка. Вновь же камень, темно-зеленый и светло-зеленый, и всякий, будто живой. Вот мох крадется по корням, карабкается на старый валун, на древесный ствол. Вот клонятся по-над лавкою тяжелые ветви дубов, и лишь листья их каменные неподвижны. А под ними, на лавке, на живом шелковом покрывале, женщина лежит.