Она шла, словно бы во сне.
…а волки приближались. Ступали по туманной тропе, но как-то… глубоко, что ли? Норвуд их сам едва-едва слышал, не говоря уже о прочих.
Хорошо.
Не сами идут?
Путы спали, а девица склонилась над котлом и косу убрала, голову вывернула нехорошо, подставляя под удар белое горло.
Норвуд заворчал. А жрец… жрец усмехнулся, чтобы в следующее мгновенье…
— Стой, — княжич повернулся резко. — Я согласен.
— Согласен? — темный клинок в руке жреца гляделся уродливым когтем. А может, и был им. Мало ли на свете странных зверей? Норвуду ли не знать.
— На твое предложение. На обмен. Я принесу себя в жертву… добровольно. А ты отпустишь их. Их и моих людей.
— Надо же, — жрец тоненько хихикнул и уродливое его лицо стало еще более уродливым. — Стало быть… согласен? Ты, княжий сын и наследник, добровольно взойдешь на алтарь, чтобы спасти… холопок?
— Людей, — покачал головой Вышень.
И Норвуд пошевелил пальцами, разгоняя кровь. Ишь, занемели.
— Это глупо.
— Пускай.
— Заклятье почти сплетено. И ты нужен госпоже, как и твой отец… скоро мертвое войско кагана Ибузира очнется ото сна и нападет на город.
Норвуд замер.
Войско?
Какое, мать его, войско…
— Мой брат откроет путь во дворец, чтобы ты и твои люди исполнили предназначение.
Вышнята выдвинул челюсть вперед.
И взгляд его…
— Если откажешься ты, то… нам придется звать твоего отца. Он не откажется. Но тогда там, внизу, — жрец махнул рукой. — Защитников станет меньше, ибо за твоим отцом пойдут и другие… город, конечно, устоит, ибо госпоже не нужно разорение. Но погибнут многие. Чем их жизни хуже, чем жизни этих девушек?
— Я… не знаю!
Вышнята тряхнул головой.
— Я… не хочу больше…
— Никто не хочет, человек. Мы тоже против крови, что льется зря… но эти девушки уже мертвы, — теперь жрец говорил ласково. — Их силу выпили, как ту, что каплей дара горела, так и жизненную. Даже если я отпущу её, она просуществует недолго. Поверь. У моего рода большой опыт. К сожалению.
И темная рука коснулась девицы.
— Они не испытывают страха. Не чувствуют боли. Они не понимают, что происходит, в отличие от тех, кто умрет внизу… умрет из-за твоей неуместной слабости.
— Проклятье! — Вышнята сжал голову в огромных ладонях. — Как же я вас всех…
— Вы, люди, слишком беспокойны. Правда, свей?
Жрец осклабился.
И клинок вновь поднялся, медленно, дразня… на кривом острие его блеснуло солнце.
…треснул туман.
Натянулось белое его полотно. И жрец, почуяв неладное, обернулся, а второй вскинул руки, готовый сотворить заклятье.
И Норвуд прыгнул.
С земли.
Оборачиваясь в полете, норовя вцепиться в горло тому, в черном, который точно не был человеком, понимая, что не успевает.
— К бою! — взревел Вышнята, выхватывая меч, а после упал, захлебываясь кровью. — Бейте тварей! Всех… тварей… кто…
Он был слишком большим, чтобы позволить проклятью одолеть себя. И клинок, отправленный сильной рукой, провернулся в воздухе и пробил темные одеяния, и тварь, явно удивленную.
— Ты… — прошипела она. — Пожалеешь… княжич.
— Уже, — Вышнята вытер кровь с лица. — Жалею. Что… отец… связался…
Кривой клинок ударил Норвуда по морде, вспоров такую надежную волчью шкуру. А удар в грудь отшвырнул зверя на землю, выбив дух.
— Так даже лучше, — черное одеяние сползло с лица, и лицо это оказалось обыкновенным, чересчур костистым, пожалуй, кривоватым слегка. — Твоя кровь тоже неплоха…
Жрец стряхнул темные капли в котел.
И мир задрожал.
А потом… потом что-то изменилось.
Взвыла стая, окончательно проламывая тонкую грань между мирами. И бледный туман, который обыкновенно развеивался, вдруг пополз из дыры, норовя заполонить всю-то долинку. Норвуд вскочил. Заголосила старуха. Сзади раздался чей-то хрип. И запах крови сделался тяжелым.
Сладким.
Рот наполнился слюной, а туман… туман спешил подобраться к котлу, заглянуть в него и, напитавшись темною силой, подняться к самым небесам.
— Убей… — Вышнята еще жил. Стоял, опираясь рукой на землю, силясь подняться, захлебываясь собственной кровью. — Убей его… всех их… не дай им… отец… ошибся…
Из тумана выступила тень, в которой ныне не осталось ничего человеческого, и мелькнула рука, вгоняя нож в спину княжича.
— Твоя жертва принята, — сказал жрец и оскалился.
Норвуд оскалился в ответ, уже понимая, что опоздал.