В человеческой жертве сил много.
И он, испугавшись этой вот мысли, спрятал руки за спину. Отвернулся.
— Ты чего? — Радожский оказался рядом.
— Ничего… просто… если вдруг меня потянет убивать, то не медли, добре?
— Постараюсь, — кивнул князь с полной серьезностью. — Но ты уж тоже постарайся, а то ведьма проклянет…
— Сперва проклянет, потом отойдет. Она отходчивая. И хорошая, — Ежи понял, что улыбается. Вот тут, на залитой кровью поляне, под невидящими взглядами несостоявшихся жертв. — Ты уж её побереги, ладно?
— Сам побережешь, как закончится.
— Я не знаю, как снять твое проклятье, — признался Ежи. Почему-то показалось важным сказать о том именно сейчас. — Я пытался понять… но все одно не знаю!
— Ничего.
— Поэтому… вы должны пожениться и…
— Помолчи уже, на сваху ты ни хрена не похож, — князь хлопнул Ежи по спине. — Идем, а то вона, зашевелились…
Аграфена Марьяновна жевала сушеное мясо. Как сушеное… скорее уж усохшееся до состояния подошвы, но зато щедро сдобренное травами. Язык пекло, рот наполнялся слюной, а в голове вот бродило… всякое.
— Колокола бьют, — сказала Анна Иогановна, становясь рядом. — Как-то… муторно все.
— А супруг твой где?
— Вестимо где, еще утром к государю отбыл…
Аграфена Марьяновна кивнула и вновь взор свой затуманенный обратила на город. Впрочем, города, даже отсюдова, с балкончика резного, весьма Аграфене Марьяновне полюбившегося, видно не было. Так, терем соседский, стоявший в отдалении, и с другой стороны тоже терем.
Суета какая-то.
— Вели ворота замкнуть, — сказала она.
— Уже, — отмахнулась Анна Иогановна и принюхалась. — Мясо-то откудова?
— Стешка принесла.
— А еще есть?
— Спросить надобно.
— Спроси… все одно муторно, будто небо грязным стало.
— Есть такое, — согласилась Аграфена Марьяновна и рукой живот накрыла. — И эта вон… неспокойная, вся извертелася. Видать, нервическою будет…
Анна Иогановна свой живот потрогала. В ней никто-то не вертелся, не толкался, да и вовсе не ощущала она в себе того самого, что заставляло супруга переживать, а дворню носиться вокруг, будто бы была Анна Иогановна хрупким сосудом.
Ну… носятся и пускай себе.
— Еще велела заклятья поднять. Наши все-то дома, а чужих… мало ли, — призналась она матушке и прибрала с тарелочки тонкий лепесток мяса, засунула за щеку и зажмурилась от удовольствия. — Но все одно…
Аграфена Марьяновна вздохнула.
— Ехать надобно.
— Куда?
— К храму, но… одна поеду.
— Не хватало!
— Ты непраздна.
— Ты тоже, — возразила Анна Иогановна и руку о руку потерла, отчего ладони брызнули золотой искрой. — Да и… мне надо.
Сказано это было прежалобно.
— Только, боюсь, как бы не запротивились…
Все ж люди при доме были, барону преданные. Еще решат, будто Анне блажится, а не по надобности она едет.
— А мы тишком, — Аграфена Марьяновна мясо сгребла. До храма-то, ежели напрямки, недалече, но все одно, вдруг да проголодаются.
И даже не в голоде дело, но… сил у нее не было расстаться с этою дубовою сладкою и горькою одновременно говядиной.
— Тогда да, — согласилась Анна Иогановна.
Так и пошли.
К калиточке, которую после того случая велено было запирать на замок, но ключи у Анны имелись, даром она что ли хозяйкою? Вот замок и открыли.
Выскользнули на уличку.
Огляделися.
И поспешили. Рядочком. Анна взяла матушку под руку, отчего ей стало спокойно, как когда-то давным-давно, в детстве, когда она с матушкой на луг ходила, цветочки рвать.
…молодило, оно для суставов хорошо, ежели с барсучьим жиром мешать да костреца добавить. А вот нивяник, цвет девичий, его пьют, когда девица в пору входит, чтоб росла и по-женски у нее тоже всего прибывало. Коль пить, тогда и детки будут здоровые, и ей легко носить их будет.
Вспомнился тихий матушкин голос.
И солнце.
И счастье…
…грязь. Будто пылью город накрыло, и хотелось смахнуть эту самую пыль, отереть лицо, руки, сменить одежу.
— Потом, — строго сказала матушка и нахмурилась, отчего Анне сделалось немного совестно, что отвлекает она. — Скорее надо.
И матушка, подхвативши юбки, поспешила.
На ярмарочную площадь, на которой кипела людская толпа.
— А я вам говорю, ведьмы виновные! — драл горло с бочки лысый мужик в кафтане, на голое тело надетом. — Они-то государя-батюшку одурманили, царицу извели, и весь царский род…