— Хорошо, — сказала царица.
— Что ж хорошего?
— Мне было бы сложно убить кого-то другого… и обидно. А ты никогда-то не скрывала своей ненависти. Я только не могу понять, чем её заслужила.
— Думаешь, стану объясняться?
— Надеюсь. Раз уж пришла убивать, то имею я право…
…а дверь истончалась.
Медленно.
Незаметно даже. Сперва посветлела, побледнела по краям, а там и центр повис, будто в тумане.
— Право… боюсь…
Дверь сделалась вовсе туманом, и Стася шагнула сквозь него. Туман облепил лицо, затянул глаза, закрыл рот, и Стася почти захлебнулась им, утративши способность и видет, и слышать. А когда сумела-таки стряхнуть туман, то услыхала протяжный рык.
И крик.
Голос, что перекрыл и то, и другое.
Она увидала женщину в темных одеждах. Женщина эта была худа и нехороша собой. Черты бледного лица её исказились, рот широко распахнулся, выпуская темный дым, и дым этот заполонял покои. Все, к чему прикоснулся он, обращалось пеплом.
Тленом.
Дым подползал.
— Назад! — Стася успела подскочить к царице, которая явно вознамерилась дым спалить. Вот только белое пламя её увязло в дыму.
Погасло.
— Ты…
— Назад! — Стася скривилась, ибо руки царицы вспыхнули, обжигая пальцы. Но разжимать их Стася не стала, потянула за собой.
А женщина…
Женщина выпрямилась. Вытянулась. Запрокинула голову так, что шея её выгнулась дугой. Изо рта продолжал валить дым, а вот сам рот почернел, как и лицо, на котором проступали язвы.
— Она… она…
— Себя убивает, — Стася почесала руку. — Проклятье! Давай же!
Сила откликнулась.
Сила… просто откликнулась. Ни света, ни тьмы, ни огня. Но дым, серыми змеями подползавший к ним, остановился. И змеи поднялись, зашипели, раздувая полупрозрачные капюшоны. А Стасю замутило, но она заставила себя смотреть.
И двинула невидимую стену вперед.
Не стену.
Дым явно опасен, и если позволить ему растечься по дворцу, беды не миновать. Стало быть… не стена, а… купол? Нет, лучше шар, а то вдруг дым сквозь пол просочится.
Прозрачный стеклянный шар.
Сперва большой, но… что там по физике про газы говорили? Объем шара уменьшить… вот так. И еще меньше. И… спустя четверть часа, а может и больше — Стасе и вовсе все вечностью показалось — на полу лежал стеклянный шар, величиною с кочан капусты. Шар был прозрачным, и сквозь стенки его видно было, как внутри шевелятся серые змеи.
— Это… — царица не рискнула приблизится.
К шару.
А вот к телу женщины, что вытянулась на драгоценных коврах, она подошла.
— Это…
— Будем считать, что космическую чуму мы пленили, — проворчала Стася, без сил опускаясь на лавку. Руки дрожали. И в голове билась нехорошая такая мыслишка, что, если бы у нее не получилась, то умерла бы не только царица.
Что и сама Стася далеко не бессмертная.
Что…
— Это надо куда-нибудь спрятать. В такое… надежное место. Я просто не уверена, что магия эта развеется… со временем должна, но когда? Период полураспада стронция — двадцать девять лет.
— Что?
— Да так… не берите в голову, вспомнилось к слову… в общем, спрятать.
— Спрячем.
— А… это кто? — поинтересовалась Стася, указав на тело, которое совершенно вот не пугало.
— Боярыня Селезнева, если по мужу…
— Ни о чем не говорит.
Царица улыбнулась, но как-то так…
— В девичестве она была Кошкина… славный некогда род, сильный. Её в государыни прочили, но… кого только не прочили. Не сложилось.
— Стало быть, затаила обиду?
— Не знаю… — царица обошла тело. — Когда в храме огласили о… нашем замужестве… она попросила встречи. И…
— И?
— Умоляла меня отступиться. Будто меня кто-то спрашивал, хочу ли я в царицы… на коленях валялась…
— А вы?
— А что я? Я сказала, что, будь моя воля, я бы иного мужа выбрала. Но все мы не властны, ибо есть старшие родичи и… — царица махнула рукой. — Она уехала из Китежа. Поговаривали, что в монастырь, но правда ли — не знаю… а вернулась уже пару лет после. И такой вот.
— Такой?
— Злой очень. Она ведь красивая была. Краше меня. Белолица. Румяна. Брови соболиные, волос тяжелый. Ей многие завидовали. А вернулась бледная, сухая вся, будто после болезни. Так и говорила всем, что болела. Да… только злой стала очень.
Злой женщина не выглядела. Скорее уж смерть разгладила черты лица её, и на губах появилась улыбка, совершенно безумная, счастливая.
Не соответствующая моменту.
— Поговаривали, что самолично девок порет, порой до смерти… но правда или нет… её мне было велено в ближний круг взять.