— Смута грядет, — примиряюще сказал Мишанька. — И вас перебить хотят.
— Дурак? — с надеждой поинтересовалась Куницына, и носом шмыгнула, а после к носу этому платочек прижала. — Какая смута… девоньки…
— Никакой смуты не будет, — мягко улыбнувшись, ответствовала Димитриева. — Кому оно надобно.
И руки сомкнула.
Вот Мишаньке категорически не понравилось, как она улыбнулась. Так… насмешливо, будто знала наперед, что все-то Мишанькины усилия даром пропадут.
А рукава широкие.
И платье-то по той, другой моде… в этаком и броню упрятать можно. И…
— Стой, — рявкнул он, когда руки девицы медленно стали размыкаться. — Стой, или…
— Все будет иначе… — она склонила голову набок, глянув на Мишаньку этак, с жалостью. Убогих вовсе жалеть принято. — Во всем виноваты ведьмы… проклятые ведьмы, которые втерлись в доверие государю… которые пробрались во дворец, чтобы учинить…
— Чего она… — охнул кто-то.
А Мишанька… Мишанька вдруг понял, что и пошевелиться не способен. Треклятая же девка вытащила из рукава бусину. Как… то ли жемчужина крупная, то ли вовсе стекло, мутноватое, протертое с одного краюшку.
— Погибших, конечно, будет изрядно…
— Да ты… — Медведева замахнулась и осела кулем, охнуть не успела. А Димитриева сказала:
— Не стоит мне мешать. И тогда ваша смерть будет быстрой, но не сказать, чтобы вовсе безболезненной.
Бусину она подняла, и все-то, кто только был во дворе, уставились на неё, будто бы краше ничего-то не видели.
— Смотрите, смотрите… — зашелестели голоса. Кто-то ахнул от восторга, а вот Мишанька его не понимал. Бусина, как бусина. Крупная. Круглая. Белесенькая, как уж замечено было. И не переливается, наоборот, будто свет солнечный её стороною обходит.
Но девки глядят, что завороженные.
Рты раскрыли.
А Димитриева размахнулась и…
Мишанька тогда еще понял, что не успеет. Ни девок спасти, ни даже себя. Что бы ни было в этой от бусине, но оно на волю вырвется, и тогда… и отец опять же разочаруется. Доверил дело, а он, Мишанька, подвел. И… и помирать не хотелось.
Все сложилось одно к одному. Мишанька еще озлился крепко, и от злости этой, не иначе, треснули незримые путы. И он рванулся, понимая, что все одно не успевает, изворачиваясь, падая и бусину ловя. И поймал. Сдавил в ладонях, такую хрупкую.
— Что ж, — сказала с улыбкою Димитриева. — Так оно и лучше будет…
А после развернулась и пошла.
Мишанька же… и остался с проклятою бусиной, оболочка которой стремительно таяла. И… и когда растает, то что будет?
— Дай, — протянула руку Медведева. — Не про твою честь такая красота!
— А вы… — Мишанька перекатил бусину в ладонь, а после и в кулаке сжал, осторожненько, чтоб раньше сроку не порушить. Сколько у него времени осталось?
Он не ведал.
— Вы… догоните, — он поднялся и, подхвативши юбки, бросился прочь.
Куда там надобно?
В старую часть замка? Вот добежит. Постарается… сзади донесся истошный визг. Девицы, кажется, были не согласные. Оставалось лишь надеятся, что бегают они хуже Мишаньки.
Юбки опять же.
Проклятье. Кто бы знал, до чего сложно быть бабой!
Озеро отступило, обнаживши пологий берег. И в нем, в могучей перине ила, лежали какие-то бревна, остатки лодок. Прямо перед пристанью высился белый камень, словно зуб древнего великана. И этот зуб приковывал взгляды.
За спиной кто-то вздохнул.
И воззвал к богам. И словно откликнувшись на зов этот, небо блеснуло запоздалой позолотой. Почудилось даже, что там, под облаками, пляшут, трясут крыльцами бабочки.
Блажится.
Радожский глядел на воду, которая продолжала отступать. Было… нет, не страшно, пожалуй. Спокойно. Впервые за долгое время спокойно. Словно он оказался именно там, где и должен быть.
Именно.
Рядом громко сопел ведьмак, и от сопения этого сосредоточенного становилось тепло. А ведь всегда-то брата хотелось… еще раньше, когда он ничего-то не понимал и отца просил.
А тот все хмурился, злился.
И…
…вот и все. Сколько проклятью ни виться, все одно жизнь заберет.
И к лучшему.
…он бы не смог. Там, когда очнулось оно, опалив руку черным узором, словно клеймом, все казалось простым. Поехать. Найти девицу. Жениться. Получить свободу. А там… там ведь можно и девицу услать куда подальше, то ли в монастырь, то ли в поместье какое, из тех, что поплоше, определивши содержание.
Развода попросить.
…посвататься к той, которая…
Радожский потер грудь. Болит. И ведь, дурак, полагал, что хорошо-то все придумал. Государь опять же не отказал бы… а против государя.