— Что тут происходит? — громким голосом поинтересовался Елисей. И сразу стало понятно: от и есть государь природный. Даже если без золотых одеж и венца над головой. Вместо венца — волос сияет, топорщится, и пригладить бы, да как-то оно… не к месту.
— Так… — боярин поклонился, медленно так. — Люди пришли…
— Где наши дочери? — возопил тот, что ругался. Средь прочих он отличался и немалым ростом, и широтою плеч мало Святу уступал.
— А где ваши дочери? — переспросил Елисей и на брата глянул.
Тот плечами пожал: мол, знать не знаю, ведать не ведаю.
Другие бояре, которых в коридоре набилось, что рыбы в бочке, спешно закивали, загомонили, кто-то и посохом стукнул.
— А ну, тихо! — рявкнул Елисей вновь. — Дочери ваши под матушки моей опекой. И для беспокойства я не вижу…
— Бают, что ведьмы злокозненные учинили проклятье! — отозвался кто-то из-за плеч могутного боярина.
— На всех наслали!
— Смертное!
— Впервые слышу, — ответствовал Елисей, правда, без особой уверенности.
— Нам надобно убедиться!
— Глянуть!
— Проверить…
Бояре загомонили, а вот Баська нахмурилась. Оно-то, конечно, случается всякое, и отцы любящие беспокойствие проявляют, сие нормально, но вот… будто грязь их опутывала.
Всех.
От этое грязи становилось не по себе.
— Ты видишь? — шепотом спросила Маланька, подвигаясь ближе. И за руку взяла. Для уверенности. Баська же кивнула.
Видит.
Как сие не увидеть.
Этот вон, который громче всех ругался, совсем замороченный, а прочие — кто как, на иных самая малость, а кто и вовсе грязью будто бы с ног до головы покрытый.
И хотело было сказать.
Рот раскрыла, как…
Окна блеснули светом отраженным, только шел он будто бы не снаружи, где солнце уж летело к земле, грозя скорой ночью, а изнутри, от самого камня.
От потолка расписного.
От стен, узорами покрытых. И свет этот заполонял коридор, окутывал людей, сжигая ту самую грязь. И люди вдруг замолкли.
Кто-то охнул, за грудь схватился. Кто-то головою закрутил, нахмурился, будто не понимая, где он и как-то в этом месте оказался. Кто-то вовсе молитву забормотал. А свет… свет наполнял терем царский, будто чашу. И Баське подумалось, что уж теперь-то точно все сладится.
— Идем, — дернула она царевича за рукав. — И вправду глянуть надо. А то ж боярские дочери, не…
— Свят?
— Идите, — Святогор встал поперек коридора. — А мы тут… побеседуем.
— Что деется, — заныл кто-то. — Что деется…
— Вот и мне интересно очень, что тут происходит, — чуть громче произнес Святогор. — Вы зачем пришли сюда? Кто вовсе вас отправил.
— Так… Медведев сказал, что надыть…
И указали на того самого боярина, а тот ничего не ответил. Замер посеред коридора, рот приоткрыл, зенки выпучил. И вид у него сделался такой, что прямо глядеть боязно. Стоит, покачивается, на посох опираясь, хрипит да клекочет, будто сказать что-то собирается, но силов на разговор не осталось вовсе.
— Чегой это он?
Сполз по стеночке еще один боярин, за горло хватаясь.
И…
— Стоять! — рявкнул Свят, и меч поднял. — Никто никуда не уйдет, пока я не получу объяснений.
Бояре зароптали.
Кто-то попятился.
Но снизу уже доносился грохот: стража спешила в царские покои. И Баська лишь надеялась, что спешила помогать… впрочем, помогать тоже можно по-всякому.
— Кто попытается скрыться, будет признан смутьяном, — завершил Елисей и потянул Баську за собой. — Что касается невест, то я не слышал, чтобы с ними что-то да приключилось. Однако возьму на себя труд немедля в том убедится.
— Стоять! — крикнули уже из толпы, и голос этот был звонким.
Не мужским.
Бояре расступились, пропуская кого-то… а кого — не поймешь. То ли мужик худой да лядащий, то ли девка, мужское платье прибравшая. И дрожь пробрала всех-то. У Баськи самой вона прямо руки похолодели. И ноги. И сердце заухало громно и страшно.
— Что ж… так даже лучше будет… — пришлый таки бабой оказался. Тонкою, звонкою, страшною, то ли сама по себе, то ли от того, что прям чернота во внутрях этой бабы копошилась. Этакой-то жути Баська не видывало.
А баба подошла.
И бояре расступались перед нею, что перед хозяйкою. А она-то и держалась по-хозяйски. Ишь ты… и главное, заговорила. А голос медовый, сладенький.