Она стиснула кулаки добела.
— Мою… прапрабабку он замуж определил. Не за князя, не за боярина, не за человека, который ведал бы, что есть род и сила, и честь родовая. Нет… за ближника своего, человека злого, но полезного, ибо встал он во главе царского войска.
— Возможно, он просто не желал смуты? — сказала царица тихо. — Если бы он и вправду отдал сестру за кого-то в достаточной степени родовитого, чтобы претендовать на престол, ему бы пришлось этот самый престол защищать?
…от тех, кто решит, будто нелюдь на троне — так себе идея, да. И пусть женщина наследовать не может, но вот дети от женщины… дети от женщины, одаренные, правильной крови, хорошего рода…
Вспомнилось вдруг, что там, дома, царевен и вовсе отправляли в монастырь. От греха подальше. А тут… стоило ли винить давно умершего князя, что пытался он сохранить державу?
Стоило ли простить его за все, сделанное ради этого вот сохранения?
Глаза боярыни блеснули гневом.
— Она была царской дочерью, а стала… стала никем. Как и дети её. О да… Хельгрим был хитер. И позаботился, чтобы дети Славомиры тоже нашли… подходящих мужей. И уж никто-то никогда-то не поддержал бы их, вздумайся кому пожелать трона…
— Из-за этого все? — спросила Стася.
— Из-за этого… из-за… моя прапрабабка была грамотной женщиной. Она писала… многое писала… о том, каков был он на самом деле, славный Хельгрим, прозванный миротворцем. И о том, каков был её муж, жестокий чужак, полагавший, что царская дочь ничем-то от холопки не отлична. Она писала о том, как погибали её сыновья… один за другим… кто-то в колыбели, кто-то — едва научившись ходить. И о том, как другие сыновья её мужа, прижитые от девок, которых он держал при себе, супруги не чинясь, и даже называл женами, жили. О том, как плакали её дочери. И как она сама, оставшись вдовой, вынуждена была доживать свой век во дворце, где никто-то не был ей рад. Где от неё отворачивались, шипели и злословили. И не нашлось никого, кто бы заступился.
Горько.
И… Стася почти чувствует нет, не ненависть, застаревшее отчаяние, которое захлестнуло ту, неизвестную женщину. И вина-то её была лишь в том, что родилась она царской крови.
…что иные, те, кто стоял в тени трона, могли бы этой кровью воспользоваться. Могли бы… если бы им дали шанс. Шанса и не дали.
— Потом… старшая её дочь, которую выдали замуж за очередного… ближника, вручив, словно холопку в дар, продолжила. И тоже писала многое. Внучкам уже было легче…
— Тамановы, — Стася сцепила пальцы. — Это ведь твой род, верно?
— Отчасти… нас раздирали. Из поколения в поколение… не знаю, кто и когда наложил проклятье, додумался до проклятья… сумел… может, даже и она сама, моя прабабка… она устала хоронить сыновей и решила, что лучше бы вовсе им не рождаться.
Стася кивнула.
Не то, чтобы… но как бы она сама? Если бы вот с нею так? И похолодела спина, а руки зачесались.
— Она учила дочерей. Учила помнить. Учила быть сильными. Она… не позволяла забывать, отрешаться от корней своих, даже уходя в род другой. Да и что были те рода? Выбирали самые слабые, негодные, те, что лишь получали имя и были рады невестам сильной крови. Правда, ровно до того момента, как понимали, что наследника такая не родит… и тогда выбирали других. Кто-то меньшиц приводил, кто-то просто приживал ублюдков, а потом подсовывал законной жене. И пусть бы сказала она хоть слово поперек.
— А я… разве я тебя обижала? — тихо спросила царица, глядя на гостью с непонятною Стасе жалостью. Уж тут, если кого и жалеть, то саму царицу.
— Нет, но… столько лет… — та сложила руки на груди. — Мы ждали… меня с рождения готовили к тому, что я исполню завет, что… когда не останется никого той, проклятой крови, тогда и свершится справедливость.
— И потому ты уничтожила мою семью?
— Не я, — покачала головой женщина. — У твоей семьи изрядно было врагов. Мы… лишь подсказали им способ.
— И арахнида подсунули?
— О… да… некоторые из сестер моих… из теток, из женщин, которые годились лишь на то, чтобы торговать ими, — лицо боярыни исказилось, и вновь Стася увидела ярость. — Они вынуждены были покинуть родные земли. А там, за краем мира, чего только не встретишь…
— К примеру, ахеянки? Димитриевы? — уточнил Елисей.
— И их тоже… это ныне они Димитриевы, а по крови Палеопаги. Горделивые, обиженные и вновь же, способные обиды помнить.
— Вы помогали им не забывать?
— Не без того. Но они и сами неплохо справлялись… они жаждут подчинить эти земли, принести на них свою веру, не понимая, что здешние боги еще живы, что бы там ни говорили жрецы.