Ведьмы молчали.
— И с программой надо будет что-то решить… но справимся, верно?
Молчание, послужившее ответом, было… неоднозначным.
— Справимся, — прошелестел голос и рядом встала Аглая Гурцеева, которая обвела ведьм печальным взглядом. — Выбора у нас нет. Или справимся, или… глухие ведьмы миру не нужны.
И как-то так сказала, что все и поверили. Загомонили, зашептались, заозирались подозрительно, и стало быть, примут, хотя и без особое радости. Старые порядки рушить всегда тяжко.
Ничего.
Как-нибудь.
Как-нибудь. Эльжбета Витольдовна поежилась и сказала:
— А теперь домой надобно, что ли, не то и вправду вымокнем…
…Лилечка погладила жесткую волчью шерсть, а потом уже слезла со спины и сказала:
— Маменька, я вот… жениха привела познакомиться.
Маменька, которая отыскалась почему-то не дома, где ей было самое место, но в храме, где она сидела на алтарном камне и задумчиво жевала свиное ухо, кивнула: мол, жених — это всегда хорошо.
— Ты не думай, он человеком оборачиваться умеет.
— Тогда хорошо, — согласилась маменька, ухо изо рта вынув. И вздохнула. — А мы тут… порядки наводим. Представляешь, они решили от людей запираться!
И нахмурилась.
А с нею нахмурилась и маменькина маменька, которая тоже ухо жевала, но другое, правда, с видом столь же задуменным, но еще и недовольным. И потому Лилечка поспешила её успокоить:
— А Лика замуж пойдет! За царевича!
Они же ж хотели устроить её в хорошие руки, Лилечка сама слышала, а царевич, наверное, всяко лучший выбор, чем волкодлак.
— Страсти-то какие… — выдохнул кто-то, правда, препочтительнейше.
Вообще в храм Лилечку Норвуд привез. Она-то домой думала, а он в храм. Старый. Огромный. Строенный еще в незапамятные времена. Лилечка это знала, но откудова знала — не знала. Да и не особо задумывалась. Главное, что ей в храме было хорошо.
Покойно.
И матушка вот отыскалась. А еще люди, которых в храм набилось множество, но теснятся они по сторонам и на матушку глядят так… в общем, пускай себе глядят.
Вреда не будет.
— Ох, бедовая девка, — сказала Аграфена Марьяновна, но не понять, про Лилечку или про Лику. — Но и ладно… чему быть… а вы, люди добрые, идите. Все уж успокоилось.
Правда, стоило сказать, и небо расколола молния. Стало светло, словно днем, и от грохота этого, не иначе, вздрогнули люди, а веревка, на которой нарядное покрывало висело, треснула. Треснула и порвалась.
От совсем.
И покрывало этое, за алтарным камнем протянувшееся, расшитое золотыми узорами, соскользнуло. Мало что не на маменьку. Та только чуть подвинулась и вновь в ухо вцепилась, заурчала даже, разом про все этикеты позабыв.
А люди выдохнули.
И…
Вот глупые! Это же просто статуя! Старая. Тяжелая. Верно, потому и не убрали её от других, которые новых богов изображают, а просто укрыли в глубине храма. Или побоялись?
Страшная статуя.
Стоит огромный зверь, голову склонивши, и поднимается дыбом шерсть на загривке его. А на звере сидит девочка, почти как Лилечка, только красивая. В одной руке она держит серп, а в другом — колос…
— Мора двуединая… — прошелестело по храму.
…на Норвуда зверь похож.
Немного.
Норвуд лучше, у него и морда серьезней, и лапы поболе будут, еще б вычесать, а то шерсть грязная, свалялась и в крови тоже. Странно, но кровь Лилечку не пугала нисколько. Что до статуи… бывает.
— Старая, — матушка с камня слезла и подошла. — Эй ты…
Она поманила кого-то и из темноты, бочком, выполз человечек в жреческой серой рясе. Человечек на Лилечку почему-то смотреть боялся, и пахло от него нехорошо. Лилечка носик сморщила, а вот Норвуд и вовсе заворчал.
— Госпожа… старая статуя… еще когда… люди неправильно богам молились… не ведали… — залопотал человечек.
— Неправильно — это как? — уточнила Лилечка и волка погладила.
Сперва своего, а потом и мраморного, который теплым показался.
— Не постигши истинной сути! Люди поглязли в суевериях и заблуждениях, где это видано, чтобы боги…
Жрец еще что-то говорил. Громко так. Страстно. И наверное, вправду верил. Но Лилечке слушать стало скучно и она повернулась к статуе, заглянула ей в глаза и сказала:
— Теперь ты тут будешь, да?
— …и потому сочтено было полезным убрать это, неверное изображение, богиню оскорбляющее, с глаз долой…
— Дурак, — сказала Лилечка.
Жрец сглотнул, глядя почему-то опять же не на Лилечку.
— Разве можно оскорбить богиню статуей?
— Как есть дурак, — согласилась матушка и на Лилечку посмотрела строго: — Домой идите… и жениху скажи, чтоб нормальный вид принял, коли уж свататься решил. А то люди не поймут.