Стасю передернуло.
Все-таки не настолько она к местным реалиям адаптироваться, чтобы вот так все воспринимать.
— По мелочам же найдется кому вытянуть…
— А ты уедешь.
Мрачный. Хмурится. Сопит. И главное, обижен. Он ведь добровольно Китеж покидает, может, даже поперек царского слова. Подвиг еще один совершить собирается.
Самоотречения.
А Стася не ценит.
И Ежи не ценит. Стоит. Руки на груди сложил. Взглядом мрачным буравит.
— Жениться я на тебе не стану, — сказал Радожский и голову еще выше задрал. — Это… это, может, от проклятья и избавит, да…
— А Горыню бросишь?
— Горыню? Ну… тут… думаешь, ей легче будет, если вот так, без благословения? — вскинулся князь. — И дети незаконнорожденные? Да еще и проклятые, как… или ты придумал, ведьмак, как от этого избавиться?
Сказал и руку поднял.
Ежи понурился.
Он думал.
Книги вон все перебрал, те, что нашел, да только…
— Если ты уедешь, то проклятье не отступит. Сначала тебя сожрет. Потом её…
— Её — вряд ли. Я у Верховной спрашивал, говорит, что ведьму сложно проклясть. Что-то там… вроде как сам мир бережет. Так что… от моего отъезда вам ущерба не будет.
— Погодите вы, — Стася присела, и на колени тотчас взобрался Бес.
…ведьмы письмо прислали, просят дозволить им котиков приобрести. То есть, взять на содержание, ежели на то Стасина воля будет.
Можно подумать, Стася что-то решает.
Пусть приходят. Авось, кому из кошачьей братии и глянутся.
— Ты говорил, — она указала на Ежи. — Что там буква и суть различались, верно?
— Верно.
— Что буква говорила о заключении брака, так?
— Так.
— А по сути он желал чего? Единения родов, так?
— Так… ему необходимо было получить доступ к силе Радожских, которые несут в своей крови каплю истинного огня, того, которого от птицы, фениксом именуемой, достается…
— Хорошо, — Стася поднялась и подошла к князю. — Но ведь… единение это — это же не только через брак можно!
— Что?
— Брак — проще всего, но… дай-ка сюда, — она сама вытащила клинок из ножен и ткнула в протянутую ей руку.
— Больно! — возмутился князь, но как-то не слишком уж активно.
— Ничего, — себя порезать было сложнее, но Стася справилась. А потом сжала широкую его ладонь и сказала: — Вот как муж ты мне, уж извини, не особо и надобен, а за брата вполне сгодишься…
— Брата? — Радожский моргнул.
— Брата… брат тоже родственник. И близкий. Поэтому, если братом тебя признать, то роды единятся. Так, Евдоким Афанасьевич?
Выглянувший из стены дух хмыкнул.
— Волковы… что ж, ничего против этакого единения я не имею.
И дом тоже.
Гром не грянул. Тьма на землю не спустилась, как и солнечный свет не поспешил затопить мир. В общем, почти ничего-то не изменилось, кроме…
…поползли по руке черные руны, зашевелились, как и само проклятье.
И кровь, смешавшись с кровью, потемнела. А потом обернулась прахом. И ветерок, которого вот еще не было, закружил его, поднял к самому потолку, чтобы оттуда уронить… оно, конечно, не розовые лепестки, но какой обряд, такое и сопровождение.
А знаки исчезли.
Будто и не было.
И судорожно резко выдохнул князь. Сама Стася тоже вот выдохнула, потому как совсем даже не была уверена в том, что из задумки этой хоть что-то да получится.
А оно взяло и…
— Брат… — задумчиво повторил Радожский и руку погладил. — Старший…
— Чего это старший?
Что-то этот тон совершенно Стасе не понравился, как и взгляд. Сразу мысль мелькнула, что со спасением она слегка поспешила.
— А потому что брат, — он поглядел этак, насмешливо. — Ныне я старший в роду, а стало быть…
Стася скрестила руки.
— …я несу ответственность и за сестру, и за честь родовую и…
Евдоким Афанасьевич, кажется, расхохотался. И дом отозвался на этот смех порывом ветра, распахнувшим узорчатые окна. Где-то внизу хлопнула дверь, то ли впуская гостей, то ли выпуская…
— В козла превращу, — тихо сказала Стася, оборвав речь, в которой сказывалось, как она, Стася, неосмотрительно эту самую родовую честь позорит, позволяя себе вольности.
— Почему в козла? — удивился Радожский.
— Могу в козу.
— В козу не надо!
— А в козла?
— Я же серьезно!