Выбрать главу

За открытой дверью во всей своей красе простирается Коридор. Длинный, кажущийся бесконечным. По бокам - двери, двери. Кухня общая. Санузел (там можно воспользоваться туалетом и принять душ) - тоже общий. У стен и на стенах стоит и висит дикое количество разных предметов - велосипеды, сундуки, какие-то баки, тазы.

- А перспективы есть?

- Перспективы… Пока никаких перспектив. Ничего нам не говорят, ничего не обещают.

Светлана улыбается спокойной, отрешенной улыбкой человека, который долгое время на что-то надеялся, а потом перестал.

- А вот этот дом напротив - он тоже фабричный? Что там?

- Там все то же самое, что у нас, да, тоже наши фабричные живут. Только там отдельные квартиры сделали, там еще как-то жить можно, не то что у нас…

Улица Петра Алексеева, дом 10

Я ходил вдоль дома десять взад-вперед, ходил… Массивное двухэтажное строение, толстые потемневшие бревна, по стенам струятся желтые газовые трубы, образуя странно красивый узор. Уютно светятся окна. На многих окнах - стеклопакеты. Два подъезда, железные двери, кодовые замки. Кажется, такой домина спокойно простоит еще лет сто. Очень крепкий и основательный, что не характерно для бараков.

Проходит десять, двадцать минут. За все это время в дом не вошел и из дома не вышел ни один человек. Вечер, становится холодно. Ладно, видать, не судьба.

Респектабельная Можайка сияет огнями. К остановке то и дело подкатываются большие красивые белые автобусы. Они едут из Одинцово к Киевскому вокзалу. Магазины, машины. Оживление. Какие еще бараки, никаких бараков не было и нет, забудьте.

На другой стороне шоссе возвышаются два новых жилых дома. Один уже построен, другой спешно достраивают. Суетятся строители, поворачиваются из стороны в сторону высоченные краны. На балконе растяжка, каких в Москве тысячи: «Продаются квартиры в этом доме». И телефон.

Максим Семеляк

Время и место

Беспредельный быт университетского общежития в начале девяностых

Если меня когда-нибудь попросят заполнить графу с условным названием «мои университеты», я внесу туда помимо полагающейся мне по рангу аббревиатуры МГУ еще и три заглавных буквы Д С В. Так сокращенно называлось (и по сей день зовется) серое здание в минутах ходьбы от метро «Проспект Вернадского» - 22-этажная башня мышиного цвета, похожая на воткнутый в землю контейнер инопланетной и не слишком развитой цивилизации. (Почти как у Слуцкого: «Город похож на бред малокультурного фантаста».)

Я никогда там, собственно, не жил - всего лишь бывал частыми и продолжительными наездами в период с 1991-го по 1993-й. Как раз в этот промежуток времени мне по возрасту и состоянию здоровья полагалось отправляться в армию. От этой неоднозначной необходимости меня избавила военная кафедра МГУ. И в некотором пародийном смысле моей армией стал ДСВ.

В самом слове «общежитие» мне слышалось что-то святоотеческое с одной стороны и безупречно блатное с другой (общага, общак, etc). Так оно приблизительно и оказалось. Начать с того, что никакого студенчества с его идиотскими среднестатистическими гулянками на Татьянин день я там, в общем-то, не увидел. В свои семнадцать непьющих лет я сразу угодил в компанию довольно матерых пьяниц, словоплетов и музыкантов, самый младший из которых был старше меня на три года. Время в ДСВ не то чтобы совсем останавливалось, но здорово притормаживало - люди ходили в студентах десятилетиями, а дипломы, такое ощущение, защищали в первую очередь от самих себя.

Я довольно быстро научился засыпать на полу в одежде, разбавлять спирт водой из туалетного бачка, закусывать этот спирт одной только аскорбиновой кислотой, петь песню «Воды в подвале», подхватывать цитаты из Лоуренса Стерна и Фрэнка Заппы, питаться исключительно гарнирами в столовой на минус втором этаже, находить контакт с любой человеческой особью, всем восхищаться и ничему не удивляться.

Университетское общежитие соединяло в себе черты гостиницы, богадельни, сквота, фаланстера и дурдома. Здесь невесть на каких основаниях находила себе приют самая разномастная земнородная публика - от липовых священнослужителей до вполне реальных разбойников. На стенах красовались надписи Nothing is real и Hic Bibitur, а женщины носили прозвища Сатрап, Редактор и Прапорщик. Вообще, события, происходившие в ДСВ, можно исчерпывающим образом описать загадочной строчкой из М. Науменко - «Все было так, как бывает в мансардах».