Он так разволновался, что начисто забыл, к чему именно готовил себя в реакционном Киеве. К тому же прорванный рукав никак не отпускал непослушную руку. Запутавшись, он все еще стоял перед вешалкой и сражался с пуговицами.
Маленький, весь какой-то копченый от табака Володарский рассматривал гостя со сдержанным любопытством.
Кое- как отправив пальто на крючок, Лева развернулся и скороговоркой понесся:
- Дело в том, что я, вдохновляясь примером великого…
Договорить ему не дали.
- Откуда же вы такой приехали? - строго спросил Володарский. Голос у него был сорван.
Лева осекся и медленно опустил руки, которые начали было помогать его торжественной фразе.
- Из Нью-Йорка, - ответил он и покраснел.
- Ах вот оно что, - криво улыбаясь, зашептал Володарский. - Ну а там, конечно же, Лоуэр Ист-Сайд?
Глаза его светились чем-то насмешливым и предательским.
- Да, сэр, - едва не выпалил Лева, только в последнюю секунду опомнившись.
Бесцеремонно разглядывавший чужака революционер был ужасно похож на полицейского, какие, бывало, останавливали его при входе в метро. Им нужно было дать хотя бы полдоллара, но именно столько у него всегда при себе и не оказывалось. Леве казалось, что еще одно слово - и Володарский примется обшаривать его карманы. Но вместо этого тот ушел куда-то в дальний конец кабинета, а когда вернулся, вручил Леве какую-то сложенную вчетверо желтую бумагу, и уже совсем другим, бесцветным, намекающим на чрезвычайную занятость голосом выговорил:
- Поезжайте в Москву. Самое подходящее для вас место.
II.
На перроне Лева то и дело оскальзывался на шелухе и скользких давнишних газетах, от которых отчаянно несло рыбой; при выходе на площадь чуть не угодил в огромную лужу - то-то прохожие, впервые с тех пор, как он покинул пароход, услужливо расступились и пропустили его; наконец, при попытке спросить дорогу спасся тем только, что вовремя попятился - и удержал равновесие.
Неизвестно, почему его мирный вопрос - как попасть на Тверскую улицу? - показался оскорбительным этому бородатому в съехавшей набок фуражке, но отвечать фуражка не стала и нехорошо посмотрела на Леву.
- Откудова будешь, земляк?
- Из Нью-Йорка, - весело ответил он, как-то не задумавшись над полузабытым словом «земляк», а также и над тем, что назвать его так мог только тот, кто знал его происхождение, и потому уже не стал бы им интересоваться.
Если б не те поспешные два шага, сильнейший толчок в грудь опрокинул бы его на спину.
И все- таки Москва ему нравилась.
Косовато прилепленные друг к другу дома без единой пожарной лестницы, пустые, как сметенные после ужина скатерти, улицы, одинокие грузовики, внутри которых кто-то громко смеялся и пел, весенние мокрые мостовые и низкие деревянные заборы, за которыми угадывалась очертания скамеек и стелилось белье. Мягко говоря, это был не Лоуэр Ист-Сайд. Какое счастье.
Еще издалека увидав на площади каменного генерала с саблей, а вокруг него - сразу несколько митингов и неразборчивых одновременных речей, Лева понял, что попал, куда ему требовалось. На входе в Московский Совет потребовали пропуск - та самая, вчетверо сложенная желтая бумага от Володарского не подействовала сразу, пришлось ожидать. Посовещавшись с кем-то неслышимым, охрана его пропустила.
Здешний дежурный революционер, к которому его направили, оказался стариком профессорского вида с седыми кудрями, только уж очень замызганным и помятым для того, чтобы сравнивать его с теми высокомерными докторами философии, которые совсем недавно отказались принять Леву в университет.
Он и не подозревал о том, что революционеры бывают такими старыми. Почему Шатов не говорил ему об этом? Быть может, перед ним заслуженный ветеран партии?
- Изящную словесность любите? - спросил ветеран, указав на Августа Бебеля в кармане пальто.
Лева застенчиво улыбнулся.
- И откуда же вы к нам прибыли? - участливо спросил этот мнимый профессор, до того тщательно изучивший выданную в Петрограде бумагу и даже зачем-то помусоливший ее с обеих сторон, предварительно послюнив палец.
Лева не знал, как лучше ответить, и пытался благоразумно молчать, теребя края пальто.