…После бюро райкома и разговора с Кожуховой я решил пойти в городской комитет партии. Я рассуждал так: я хочу быть в партии, мне в этом отказали, отказали по недоразумению, потому что и общее собрание и члены райкома поверили Телятникову, а не мне.
Какой же я коммунист, если не докажу, что все это ошибка?
После смены, ничего не сказав ни Наде, ни маме, я отправился узнать в горкоме, когда приемные часы, кто меня может принять.
Вход на Красную площадь с Манежной площади был закрыт — шла какая-то киносъемка, и мне пришлось идти в обход, через арку Третьяковского проезда.
Я днем давно не бывал в этом районе, как-то все не приходилось, и меня удивило оживление на улице Двадцать пятого Октября. Я с трудом протолкался через толпу, заполнившую не только тротуары, но и проезжую часть… А потом я попал в Большой Черкасский переулок — и снова гудящая толпа и вереница машин, которой, казалось, нет конца…
Я догадался: в многочисленных учреждениях, расположенных в Большом Черкасском переулке, закончился рабочий день…
У подъезда Центросоюза я был вынужден остановиться — так много людей шло навстречу.
До службы в армии у нас с Лешей Телегиным была интересная игра. Мы назвали ее «физиономический кроссворд». Гуляя вечером по улице Герцена или по Арбату, мы «делили» прохожих. Если бы работники уголовного розыска услышали наши разговоры, они с полным основанием могли принять нас за отчаянных бандитов.
— Бери этого толстяка!
— А ты займись дамочкой.
Каждый из нас должен был за несколько секунд определить профессию человека, возраст, семейное положение и еще массу «примет».
А потом мы «докладывали» друг другу свои наблюдения, именно докладывали — по-военному четко, быстро, без лишних слов:
— Сорок три, бухгалтер, женат, бездетный, любит преферанс, водочку, скуповат…
Или:
— Двадцать семь, жена, один ребенок, верна мужу, купила себе на платье…
Иногда мы проверяли себя. Мы останавливали «жертву» и, многократно извинившись, объясняли, что мы студенты киноинститута и нам, дескать, все это необходимо для развития наблюдательности.
Интересно было смотреть, как у людей с лица уходила настороженность, появлялась улыбка и они охотно отвечали на вопросы. Угадывали мы в общем неплохо — половину. Только двое не захотели разговаривать с нами, а одна с виду добродушная женщина пригрозила крикнуть милиционера. А прохожий, которого я принял за «солидного профессора, пятидесяти лет, семейного, молчаливого», охотно включился в игру:
— Угадайте!
Мы назвали десяток профессий: актер, писатель, хирург, — а он хохотал и повторял:
— Не то, молодые люди, совсем не то…
Мы так и не угадали. Он сам сказал:
— Приходите через полчасика во Второй гастроном — и прямо к рыбной секции. Кстати, получили селедочку с анчоусным соусом… Пальчики оближете…
Мы зашли в гастроном. Наш знакомый приветливо помахал нам из-за прилавка:
— Селедочки не желаете?..
В Большом Черкасском переулке я вспомнил о пашей игре и пожалел, что со мной нет Леши Телегина. Здесь нам было бы легче решать наш «физиокроссворд», — во всяком случае, на один вопрос мы могли отвечать совершенно безошибочно: «служащий».
Они шли, шли толпой, а я стоял и думал: «Почему их так много?»
А двери хлопали, скрипели. Из них все выходили и выходили люди.
Одни, особенно женщины, торопились, у многих из них был озабоченный вид. Другие, не спешили, перекидывались фразами о своих делах. До меня долетали обрывки разговоров:
— Самойлов на этом деле собаку съел…
— Так он тебе и подпишет!.. Ему ничем не докажешь!
— У них прирост шесть, а он уверяет — семь…
— Вместо Григорьева сейчас Беседин. Этот попроще…
В довершение всего я столкнулся с человеком, очень похожим на Телятникова, — такой же большой нос, черные глаза под широкими бровями и такие же толстые масленые губы.
Мы долго не могли с ним разойтись: он направо — и я направо, он налево — и я налево. Потом он с кавказским акцентом сказал:
— Молодой человек, пожалуйста…
Я не мальчик, отлично понимаю необходимость государственного аппарата, и все-таки у меня крутились всякие мысли о том, не слишком ли много у нас служащих?
Как назло, мне попалось кафе-закусочная. И я с кем-то «разделил на троих»…
Дома я ничего не сказал о своих переживаниях, мне вообще не хотелось ни о чем говорить…
А вечером мы с Надей пошли погулять и, как бывало с мамой, в конце прогулки очутились на Красной площади.
На ней было тихо, торжественно-спокойно. Мы медленно прошли мимо Мавзолея и присели отдохнуть на трибуне.
Как всегда на Красной площади, жизнь показалась мне прекрасной. И я подумал, что у нас все будет хорошо. И решил: в горком ходить не надо. Надо работать, не пропускать дежурств в дружине, хорошо учиться в институте — надо строже относиться к себе. Мои переживания, домашние дела вывели меня из равновесия. Теперь у нас все в порядке: Надя со мной, Нинка здорова… Ничего, я встану крепко на ноги, я же умею и люблю работать, я хочу быть настоящим коммунистом. Меня примут в партию. Не сейчас, но примут. Только бы сейчас не сорваться, не считать себя обиженным, а жить, как жил, нет, не как жил — лучше.
Уговорю Надю учиться. Теперь ей можно — Нинка устроена. У нас есть наша мама.
Никогда я, кажется, не жалел так, как сейчас, что отца нет в живых!
Мама сказала, что приходил заместитель секретаря парткома Григорий Силантьич, которого все на комбинате называют только по отчеству — Силантьич, и что он обязательно зайдет еще.
БОЖЕ МОЙ, КАК Я ЕГО ЛЮБЛЮ!
Я пеленала Нинку — и вдруг слышу, мой сосед Владимир Николаевич громко говорит:
— Вам сказали, гражданин, — не живет!
Коля отвечает:
— Но мне дали справку! Живет.
— До чего же вы, гражданин, мягко выражаясь, странный. Идите, гражданин, идите…
Слышу, замок щелкнул, открывают дверь. Сейчас Коля уйдет… Что же мне делать?
Я Нинку в кроватку, а сама в прихожую. Коля увидел меня и говорит Владимиру Николаевичу:
— Это вы странный… Вот она, живет.
Я схватила Колю за руку. Владимир Николаевич посмотрел на меня и, ничего не сказав, ушел. И в одном этом взгляде было все — удивление моей «нестойкостью» и мужская насмешка: «Эх вы, дуры бабы! Вас только помани!» Была и тревога: «А если он опять тебя, глупую, обманет?»
Попозднее, когда Липа ему все объяснила, он застал меня в кухне одну и, улыбаясь, шепнул:
— Ну, мать-героиня, извини, что я его чуть не выставил… Я же думал…
Но, очевидно, на моей физиономии было разлито такое счастье, что он только крякнул и сказал:
— Ну, ну… Поздравляю!
Нам было очень весело в магазине для молодоженов на проспекте Мира. Коле мы там купили роскошную белоснежную рубашку с твердым красивым воротничком, она так идет ему, и красивый галстук. А мне — хорошенькие туфли и нарядное платье.
Я ходила по магазину и все высматривала что-нибудь детское. Потом, забыв, где я нахожусь, спросила молоденькую продавщицу, почему у них нет детского отдела. Она удивленно подняла брови и насмешливо сказала:
— По-моему, сначала полагается выйти замуж, а уж потом все остальное. У нас не «Детский мир». Наш магазин, мамаша, для новобрачных.
Хорошо, что Коля в это время увлекся выбором кепи.
И в магазине, и по пути домой я все вспоминала наш первый вечер, когда Коля нашел меня. Я этот вечер часто вспоминаю и никогда не забуду…
— Ты меня любишь?
— Люблю.
— Я не одна. Любишь?
— Люблю.
— Я измучилась…
— Знаю. Люблю.
— Нас двое…
— Ты уже говорила. Люблю.
— Все равно любишь?
— Не все равно, а просто — люблю…