А он дернул сзади за бусы.
— Здравствуй, жена невенчанная. Как поживаешь?
Я так тихонько сказала:
— Отойди! Очень прошу.
— Боишься? Черт с тобой. Уйду! Но если ты завтра после работы ко мне не придешь, пощады больше не жди.
Коля через публику ко мне продирается, кулечек показывает: «Купил». А он, проклятый, не отходит.
— Придешь? Ну!
Надо было что-нибудь ему сказать, только бы он отвязался, а у меня язык словно отнялся и пол как будто закачался подо мной. Только и успела ему шепнуть:
— Уйди!
Коля очень испугался, увидев меня.
— Наденька! Родненькая, что с тобой?
— Голова закружилась.
— Давай скорее на воздух.
Надо было мне согласиться, и, возможно, ничего бы не произошло. Да разве все предусмотришь.
— Ничего, милый, сейчас пройдет…
Когда мы в кино бываем, Коля садится слева от меня и, как только свет погасят, мою руку возьмет и ласково погладит. Он говорит, что у него условный рефлекс появился, и если он не со мной пойдет в кино — быть беде.
Мы смотрели картину, которую и в нормальном состоянии через пять минут полагается забыть, а для меня сеанс был сплошной мукой, — где, думаю, он сидит, видит ли он меня?
Наконец дали свет. Все выходят, а я с места не трогаюсь, жду, когда зал опустеет. Коля опять встревожился:
— Кружится?
— Немного…
— Я же говорил… Упрямица. Держись за меня…
Он стоял у двери. Коля ему вежливо сказал:
— Извините, разрешите пройти…
Он, видно, успел выпить, и лицо у него было противное и ухмылка гадкая.
— Чужие объедки чавкаешь? Ты мне моего кутенка не испорти. Смотри, лучше нянчи…
Коля ударил его, видно, изо всей силы. Константин упал и ударился головой о ступеньки. Потом он поднялся и, грязно ругаясь, бросился на Колю. А Коля опять сбил его с ног…
В отделении милиции они долго сидели на широком деревянном диване. Коля молчал, а Константин несколько раз спрашивал милиционера:
— Скоро?
— Посидите, остыньте…
Потом дворник привел парнишку в разодранной клетчатой рубашке, с большим синяком под глазом. Одна щека у парнишки была вся в царапинах. Следом ворвалась молодая растрепанная женщина в домашнем халате. Она подскочила к парнишке и ударила его но лицу.
— Вор! Вор! На что польстился…
Дворник схватил женщину за руки и повел к выходу.
— Разберутся, гражданка Зайцева, разберутся…
Выпроводив женщину, дворник сказал равнодушному милиционеру, охранявшему Колю и Константина:
— Совсем осатанела… А это кто?
— Драка…
— Тогда подвиньтесь, граждане. Садись, парень.
Мне было жалко Колю и этого избитого парнишку, а Константина я в эти минуты ненавидела еще сильнее.
Потом их увели в дежурную комнату. Вскоре и меня пригласили туда. Коля и Константин стояли рядом у барьера. Дежурный быстро писал протокол.
— Кто первый ударил?
Коля глухо ответил:
— Я.
— Так и запишем. Это ваша супруга?
— Да.
— Попросите ее принести ваш паспорт.
Коля кивнул мне, и я помчалась. В голове у меня звучали слова дворника: «Разберутся, разберутся…»
Но как же мне было неприятно видеть их рядом. Рядом! Как это страшно…
КАК ЖЕ ТЫ РАНЬШЕ НЕ ПОНЯЛА, ТОВАРИЩ СЕКРЕТАРЬ?
Партийная работа!
Всего два слова, а сколько за ними огромного, глубокого смысла, драгоценного человеческого опыта, сколько героизма, настоящей мудрости, торжественных и будничных дел.
Нам, современным партийным работникам, есть чему и есть у кого учиться — перед нами шестьдесят лет истории нашей партии.
Партийной работой я занимаюсь давно, со студенческих лет. И в институте, и позднее, на заводе и в министерстве, меня несколько раз избирали в партийное бюро, в партком. Но тогда, кроме партийной работы, у меня еще были основные обязанности инженера. Теперь моя главная обязанность — партийная работа.
За один год большого опыта приобрести, конечно, нельзя. Но одно я знаю твердо: партийная работа — это прежде всего поиск, постоянный поиск во всем: надо искать в людях хорошее, надо открывать в знакомых людях новые качества, искать новых людей, искать новые формы работы, искать, как лучше использовать всем известные формы.
И главное — никогда даже не думать о том, что все можно сделать самой, в одиночку, без актива, без постоянного общения с людьми.
Не случайно же в Уставе партии впервые записано об обязательных проведениях собраний актива. А чего греха таить, иногда мы проводим такие собрания формально, по-казенному, и так «заорганизуем», что все заранее известно: кто оратор, что скажет… Это все происходит, наверное, оттого, что мы еще не научились полностью доверять людям, иногда опасаемся, как бы «неорганизованный» оратор не сказал чего-нибудь лишнего, не «такого».
Меня часто навещает мысль о том, что наша агитационно-пропагандистская работа несколько напоминает деятельность наших антирелигиозников. Те сплошь и рядом приглашают на лекции и беседы атеистов, а верующие к батюшке, к баптистам или еще куда-нибудь идут. Как-то я попала в переулок недалеко от Покровских ворот и собственными глазами убедилась, сколько людей шло из «молитвенного дома». Так и мы иногда: продолжаем убеждать и агитировать давно убежденных людей, а до тех, кого надо убеждать, мы и не добираемся.
Когда «зацепишь» интересный, важный вопрос, поднимается настроение, прибавляется энергия, словом, живешь по-настоящему, полной жизнью!
В нашем районе более двухсот учреждений и мелких предприятий, где нет ни одного коммуниста. Это магазины, детские сады и ясли, парикмахерские, различные мастерские: пошивочные, сапожные, по ремонту бытовых приборов, радиоприемников и телевизоров. А ведь они все самым тесным образом связаны с населением. Они, конечно, могли бы работать лучше, если бы среди них были коммунисты.
Меня заинтересовало: почему в так называемой «сфере обслуживания» мало членов партии?
Чем больше я «влезала» в этот вопрос, тем больше убеждалась в том, что это мы, райком и я, как первый секретарь, виноваты. Мы все, и я в том числе, привыкли судить о работе района по тому, насколько выполнен план крупными предприятиями. О «мелких» мы забываем. И еще одна наша вина, очень серьезная, в том, что мы не сумели воспитать уважение к труду тех, кто работает на этих маленьких предприятиях. Об ударниках коммунистического труда на крупных заводах пишут в газетах, их портреты висят на заводских витринах. А много ли хорошего мы говорим о няне в яслях, о парикмахере, о сапожном мастере из починочной мастерской?
Для начала я созвала всех работников райкома партии и комсомола и спросила, кто из них недавно был в детском саду. Оказалось, что только одна наша Нина, технический секретарь, ходит в сад ежедневно за собственной дочерью, да и то в «чужом» районе.
— А кто был в столовой?
Молчание. Никто. Все довольствуются нашим небольшим буфетом, а обедают дома.
— Кто в этом году заходил в пошивочную мастерскую?
Ответили двое. Заходили случайно, в суть дела не вникли.
Через несколько дней и мне и всем членам бюро стало ясно — до «сферы обслуживания» мы по настоящему не добрались. Надо было обсуждать вопрос по-серьезному.
Готовясь к бюро, я стала по пути домой заходить в магазин, в столовые, в мастерские.
Времена Гарун-аль-Рашидов давно прошли, но все же я больше наблюдала в тех торговых «точках», где продавцы не знали меня в лицо и относились как к обычной покупательнице.
— Почему у вас нет лука? — спросила я очень милую на вид девушку в овощном магазине.
Накануне у меня был разговор с директором овощной базы, директор жаловалась, что торговые работники не берут лук.
Продавщица, которую я оторвала от весьма приятной беседы с подружкой, где основным словом было личное местоимение «он», не глядя на меня, бросила:
— Только что кончился. Приходите завтра.
Пришлось позвать директора. Он смущенно объяснил, что «подвели с машиной».