— Вот! — сказал лоснящийся Модест Матвеевич. — Вот как надо работать! Старик, а всё делал сам.
Зеркало вдруг прокашлялось и сказало:
— Все оне помолодели, пробыв час в воде, и вышли из неё такими же красивыми, розовыми, молодыми и здоровыми, сильными и жизнерадостными, какими были в двадцать лет.
— Вот именно, — сказал Модест Матвеевич. Зеркало говорило голосом седовласого.
Седовласый досадливо поморщился.
— Не будем решать этот вопрос сейчас, — произнёс он.
— А когда? — спросил грубый Корнеев.
— В пятницу на Учёном совете.
— Мы не можем разбазаривать реликвии, — вставил Модест Матвеевич.
— А мы что будем делать? — спросил грубый Корнеев.
Зеркало забубнило угрожающим замогильным голосом:
Седовласый, весь сморщившись, подошёл к зеркалу, запустил в него руку по плечо и чем-то щёлкнул. Зеркало замолчало.
— Так, — сказал седовласый. — Вопрос о вашей группе мы тоже решим на совете. А вы… — По лицу его было видно, что он забыл имя-отчество Корнеева, — вы пока воздержитесь… э… от посещения музея.
С этими словами он вышел из комнаты. Через дверь.
— Добились своего, — сказал Корнеев сквозь зубы, глядя на Модеста Матвеевича.
— Разбазаривать не дам, — коротко ответил тот, засовывая во внутренний карман записную книжку.
— Разбазаривать! — сказал Корнеев. — Плевать вам на всё это. Вас отчётность беспокоит. Лишнюю графу вводить неохота.
— Вы это прекратите, — сказал непреклонный Модест Матвеевич. — Мы ещё назначим комиссию и посмотрим, не повреждена ли реликвия…
— Инвентарный номер одиннадцать двадцать три, — вполголоса добавил Роман.
— В таком вот аксепте, — величественно произнёс Модест Матвеевич, повернулся и увидел меня. — А вы что здесь делаете? — осведомился он. — Почему это вы здесь спите?
— Я… — начал я.
— Вы спали на диване, — провозгласил ледяным тоном Модест, сверля меня взглядом контрразведчика. — Вам известно, что это прибор?
— Нет, — сказал я. — То есть теперь известно, конечно.
— Модест Матвеевич! — воскликнул горбоносый Роман. — Это же наш новый программист, Саша Привалов!
— А почему он здесь спит? Почему не в общежитии?
— Он ещё не зачислен, — сказал Роман, обнимая меня за талию.
— Тем более!
— Значит, пусть спит на улице? — злобно спросил Корнеев.
— Вы это прекратите, — сказал Модест. — Есть общежитие, есть гостиница, а здесь музей, госучреждение. Если все будут спать в музеях… Вы откуда?
— Из Ленинграда, — сказал я мрачно.
— Вот если я приеду в Ленинград и пойду спать в Эрмитаж?
— Пожалуйста, — сказал я, пожимая плечами.
Роман всё держал меня за талию.
— Модест Матвеевич, вы совершенно правы, непорядок, но сегодня он будет ночевать у меня.
— Это другое дело. Это пожалуйста, — великодушно разрешил Модест. Он хозяйским взглядом окинул комнату, увидел отпечатки на потолке и сразу же посмотрел на мои ноги. К счастью, я был босиком. — В таком вот аксепте, — сказал он, поправил рухлядь на вешалке и вышел.
— Д-дубина, — выдавил из себя Корнеев. — Пень. — Он сел на диван и взялся за голову. — Ну их всех к чёрту. Сегодня же ночью опять утащу.
— Спокойно, — ласково сказал Роман. — Ничего страшного. Нам просто немножко не повезло. Ты заметил, какой это Янус?
— Ну? — сказал Корнеев безнадёжно.
— Это же А-Янус.
Корнеев поднял голову.
— И какая разница?
— Огромная, — сказал Роман и подмигнул. — Потому что У-Янус улетел в Москву. И в частности — по поводу этого дивана. Понял, расхититель музейных ценностей?
— Слушай, ты меня спасаешь, — сказал Корнеев, и я впервые увидел, как он улыбается.
— Дело в том, Саша, — сказал Роман, обращаясь ко мне, — что у нас идеальный директор. Он один в двух лицах. Есть А-Янус Полуэктович и У-Янус Полуэктович. У-Янус — это крупный учёный международного класса. Что же касается А-Януса, то это довольно обыкновенный администратор.
— Близнецы? — осторожно спросил я.
— Да нет, это один и тот же человек. Только он один в двух лицах.
— Ясно, — сказал я и стал надевать ботинки.
— Ничего, Саша, скоро всё узнаешь, — сказал Роман ободряюще.