— О! — с чувством сказал я. — Это гениально.
Незнакомцы, сидевшие на подоконнике, деликатно, но нетерпеливо покашляли.
— Да, да, конечно, — сказал им Роман. — Времени у нас мало.
— Мало? — переспросил я. — Ты ошибаешься. Времени у нас нет вообще! У меня своих дел хватает, я не намерен заниматься председательствованием всю жизнь. Поэтому, вновь выражая всеобщее мнение, я объявляю первое и последнее заседание Подкомиссии в нынешнем ее составе закрытым. Предлагаю кооптировать вот этих типов на подоконнике в состав Подкомиссии, а всему нынешнему составу удалиться в длительный творческий отпуск.
— Правильное решение! — сказал один из этих типов, алчно потирая руки.
— Но имейте в виду, — сказал я. — Пока не прибудет следующая партия просителей, которых можно будет кооптировать, вы будете сидеть здесь, общаться с товарищем Вунюковым и набираться опыта на совместных заседаниях Тройки и Подкомиссии. Это вас закалит.
— Идет, — согласился другой из этих типов.
— И не забывайте содержать в полном порядке отчетность, — напомнил я. — Отчетность — это главное. — Я собрал протоколы и встал. — Ну ладно. Кто хочет, пусть ждет до понедельника. А я, председатель, сейчас пойду к Вунюкову и вышибу из него Большую Круглую Печать.
Голицыно-Ленинград
март-май 1967 г.
Тридцать лет сплошного понедельника
«Я приближался к месту моего назначения. Вокруг меня...» Зачин, но чего? Начинаевск-Сначаловск, слушаю вас. Ax, по-вашему, так начинается повесть братьев Стругацких, которую я дальше для краткости буду именовать «Понедельником»? Есть правда в ваших словах, Начинаевск-Сначаловск, но мало, всего на две копейки, так что получите свои два шара и предсказываю вам дальнюю дорогу. Пять баллов за любовь к себе пусть вам ставят А и Б. Сомневаюсь, что поставят. Кто еще? Смелее, барышня! Где-то еще вам попадалось? Верно. Но где? Одну минуту, меня к телефону. Кембридж? Что хотите сказать, Кембридж? По-вашему, так начинается вторая глава пушкинской «Капитанской дочки»? Почти поздравляю вас, Кембридж, у вас приличная профессура из наших, но не совсем. Так начинается не глава, а ее четвертый абзац. Тепло, но не горячо. Кто еще? Никого. Ну, так уж и быть, я объясню.
В 1925 году с легкой руки в ту пору таинственных Э.С.П., А.Г.Р. и А.М.Ф., авторов книжечки «Парнас дыбом», пошли в ход циклы пародий на тему «Как написали бы современные авторы такой-то классический текст». Да, да, «Про „Собак", „Козлов" и „Веверлеев"», очень хорошо, Сорбонна! Прием подхватил замечательный пародист Александр Архангельский. Полагаю, году в 1937, когда всем культурным людям было приказано при каждом слове поминать Пушкина по случаю столетия со дня гибели, А.Архангельский написал цикл прозаических пародий, избрав в качестве ключевой именно фразу «Я приближался...» Но мы с братьями Стругацкими (как сейчас помню, где и когда это было!) назубок выучили эти пародии в 1948 году по книге Архангельского, изданной к десятилетию со дня его смерти. Цвел тогда обычай особо отмечать (некоторые даже говорили «праздновать») даты смерти, а не рождения, опять же помню, как его увяли в середине 50-тых.
Выучили, потому, что а) они были хороши и б) других не было. Какие там пародии, когда товарищ Сталин, заправляя трубку любимым табаком из ломаных папирос «Герцеговина-Флор», ревниво читал все новинки «художественной литературы», как он это называл, и одних награждал премиями имени себя (например, украинского драматурга Корнейчука — пятикратно; а не приведи бог, память о нем сохранится лишь благодаря широте познаний Р.А.Хлебовводова в поэзии, каковой род занятий Корнейчук почему-то себе изначально отверг), а других дозволял желающим извести насмерть или около того! Э.С.П., как потом выяснилось, семнадцать лет в лагерях доверяли ТФТ («Тяжелый Физический Труд»), а не пародии писать. Двое других «молодцов-харьковчан», как их назвал Маяковский, бога благодарили за решение, что он их вообще не называл. Верно вам говорю, Архангельскому дали выйти только потому, что помер. Живым читать пародии помершего на свои персоны — это, знаете ли, особый пир души. Не верите? А вы попробуйте.
Но я со Стругацкими были мальчики, то немногое, что я с ними знали о тогдашних зверских играх дяденек и тетенек, меня и их мало занимало, мне с ними хотелось смеяться. От Архангельского было смешно, это раз; исходило подталкивание к парнасским кладам, это два; начиналась наша литературная учеба (не журнал, от Горького заведенный, а в натуре), это три. А пушкинская фраза, получив именно от Архангельского правофланговый статус, стала мне и им вроде шифрованной вывески «Заходи, не пожалеешь, тут веселье для души». Вот как они хитро подсказали мне: «Купи», когда под конец 1965 года я увидел «Понедельник» в книжном магазине (тогда вполне можно было купить новинку, зайдя в магазин после работы, честное слово! и я так и поступил). Я был тот, на кого они рассчитывали, а они были те, на кого рассчитывал я. С тех пор я не раз с горечью убеждался, что у вас обонятельная глухота на такие затейливые феромоны знакомства, племя младое, не знакомое с утварью времен вызревания одного из ваших излюбленных творений изящной словесности.