— Так слушай первый мой урок! Для магии не нужен рог!
В этот раз Сталин успел отдернуть голову, и веник, уже пикирующий для второго удара, промахнулся.
— Но ведь только единороги владеют магией, — неуверенно сказал он, не зная, на кого смотреть — на Зекору или на ее летающее оружие, — Это же все знают. Только единороги и алико… Ай!
— Такая у нее стезя — присвоить магию нельзя. Будь пони ты или пегас — не спрятать магию от масс! И монополия чудес — вот хитрость давняя Принцесс!
— Значит, распоряжаться магией может любой? — Сталин даже забыл про боль в ноге, — Монополия? Вот оно… Эксплуататоры подчинили себе самое могущественное оружие в Эквестрии! Они заставили всех поверить, что только единороги могут управлять магией, и оттого занимают главенствующее положение!
— Не буду в ложном уверять, не каждый в силах колдовать. Есть рог иль нет — то мишура. Должна внутри гореть искра. И вот как раз благая весть — в тебе искра такая есть!
Сталин помотал головой, чтоб хоть немного упорядочить мысли. Но те рассыпались звонким горохом, застучали о свод черепа. Искра?… Коммунизм? О чем говорит эта странная зебра? Неужели о том, что он, Коба, тоже может подчинить себе магию?…
«Старик Хоттабыч!.. — рассмеялся „внутренний секретарь“, — Абра-кадабра, все капиталисты улетите на Луну!..»
— Я не маг, — сказал он вслух, — Вы что-то путаете, товарищ зебра. Я убежденный материалист. Конечно, я видел в Эквестрии проявления магии и, зачастую, ближе, чем хотелось бы. Но я уверен в том, что так называемая «магия» представляет собой определенную технологию, манипулирование и тайный контроль которой позволяет эксплуататорам…
— Сейчас ко мне придет мигрень, — фыркнула Зекора, — Не будь упрям, как старый пень! Ты можешь дожить жизнь, скорбя, а все ж искра — внутри тебя!
Опять искра… Глупая зебра, выжившая из ума в своем домике в лесной глуши. Что ей знать о нем? О чем она толкует? О том, что и старый Коба может творить магию?
Совершеннейшая глупость, немыслимо.
Он всегда привык добиваться своего действиями, а не взмахами волшебной палочки. Именно за это его уважали враги — по крайней мере, пока он был жив. История делается не магией, она делается напряжением всех сил, потом и кровью. И никакая магия…
«Что такое магия, если не искусство делать невозможное?» — вопросил из тени своего невидимого кабинета «внутренний секретарь», усталый одинокий старик, — Невозможное, необъяснимое, немыслимое?… А у тебя была слава человека, который в силах сделать невозможное. Собрать страну из руин. С нуля создавать промышленность. Сооружать самый мощный в мире военный комплекс. Поднимать научный потенциал и сельское хозяйство. И все это — не имея ничего. Ни денег, ни международного положения, ни дисциплины в собственной партии, ни благожелательных союзников… А все-таки сделал. Наперекор всем. Не только странам, партиям и отдельным личностям, а наперекор всей мировой истории. На дымящихся руинах создал государство-титан. И утвердил его, одержав победу в самой ужасной войне.
Может, это и есть то, что Зекора называет магией? Способность человека действовать наперекор, идя за светом той внутренней искры, которую он сам всегда называл коммунизмом?… Выходит, и коммунизм — это своеобразная магия, способная творить чудеса в надежных руках?…
Это многое объяснило бы. Волшебство умирает тогда, когда умирает сотворивший его маг. Оно не может держаться без своего создателя. Проклятый пятьдесят третий год, трижды проклятый март… Сталин ощутил холодок во лбу. Как если бы стоял сейчас в тишине своего кабинета, прислонившись головой к покрытому инеем стеклу, глядя в ночь.
Волшебник умирает, а магия, сердцем которой он был, уходит, испаряется, как газ в стакане «боржоми». И вот уже ученики и подмастерья волшебника делят его наследство, вырывая друг у друга бесполезные склянки с алхимическими порошками. Не понимая, в чем на самом деле была его сила. Как он сам видел корень могущества единорогов в их могущественном роге, так ученики волшебника уверены в том, что ключ от его могущества реален и зрим, его можно схватить рукой… Не имеющие собственной внутренней искры, ученики просто не способны заметить очевидного. Поэтому они хозяйничают в замке покойного учителя, самоуверенно подкапывая ее фундамент и уверяя себя в том, что это и есть волшебство. Но когда башня начинает крениться, никто из них не способен что-то изменить. В конце концов, они всегда были лишь учениками и подмастерьями настоящего волшебника, умершего много лет назад…
Умершего — или перенесшегося в другой мир. Где в волшебство все еще верят. Перенесшегося, чтобы сотворить еще одно — свое самое главное и самое немыслимое — чудо.
— Я… должен это обдумать, — сказал Сталин Зекоре, — Кажется, мне надо многое понять. И многое пересмотреть.
Зекора одобрительно кивнула. Как кивал когда-то старый Владимир Ильич, наблюдая за успехами своего визави Кобы. Уже зрелого, но все еще невероятно наивного. Только ставшего на путь обучения искусству творить невозможное.
— Иди за мной, я помогу, вести я буду под узду. Ведь чтоб Принцессу победить, немало надо подучить. Спрошу теперь я напрямик — готов ли ты, мой ученик?…
Зекора ждала ответа, устремив на него взгляд своих небесно-голубых глаз, способных ободрить или напугать до трепета. Невозможно было выдержать этот взгляд, ослепляющий, тяжелый и вместе с тем невесомый. Никто не мог бы этого сделать.
Разве что тот, кто привык делать невозможное. И хотел научиться делать это еще лучше.
Сталин выдержал ее взгляд. Немного пошатываясь на деревянной ноге, он подошел к ней и сказал:
— Учите меня. Учите меня, товарищ зебра!
Глава десятая
«Если я знаю, что знаю мало, я добьюсь того,
чтобы знать больше, но если человек будет говорить,
что он коммунист и что ему и знать ничего не надо
прочного, то ничего похожего на коммуниста из него
не выйдет»
Лес на рассвете пахнет совершенно особенным образом. Все тысячи запахов, рожденные стихиями воздуха, земли и воды, сплетаются в удивительно сочный коктейль, тяжелый и вязкий, как древнее, впитавшее в себя тысячелетнюю мудрость, вино. В этом коктейле есть все — тонкий аромат мокрой коры, пронзительный запах свежей травы, солоноватый букет разогретой первыми солнечными лучами земли и горечь янтарной смолы.
Сталин не чувствует этих запахов, хоть и знает, что они есть. Просто сейчас они остались в другом мире, который отделен от него непроницаемой, хоть и невидимой, стеной. Стеной, которую воздвиг он сам.
Сталин сидит на невысоком холме, выдающемся из густой подложки Вечнодикого Леса. «Поза лотоса», которую приняло его тело, поначалу кажется невозможной для непарнокопытного, но она не доставляет ему никаких неудобств. Тело — всего лишь материя. Умеющий управлять материей не знает подобного стеснения в возможностях.
Сталин предельно расслаблен. Настолько, что собственное тело кажется ему зыбкой тенью на исполинском заборе вселенского мироздания. Его разум, отбросив неуклюжий земной якорь, парит в океане, по сравнению с которым глубокое июльское небо может показаться мелкой грязной лужей.
Сталин улыбается, хоть и не чувствует этого.
Он ощущает тысячи тысяч ветров, дующих в разные стороны и с разной силой. Эти ветра несут тепло и холод, влагу и сухость, опасность и успокоение. Его разум волен выбрать любой из этих ветров и бесконечно парить в тугих струях воздуха, просеивая сквозь себя мириады частиц, из которых состоит вечность, и с каждая из них, попадая в его кровь, дает ему что-то новое и неизведанное.
Абсолютный покой. Абсолютная сосредоточенность. Абсолютный контроль воли и разума.
«Учиться, учиться и учиться» — когда-то говорил его первый учитель, уроков которого он так и не научился ценить. Но Сталин всегда обладал той простой чертой, которую многие в нем замечали, но мало кто мог сформулировать или высказать. Он умел делать выводы из допущенных ошибок.