«Возьмите меня с собой! Я буду уютно гудеть в вашей печке, я сварю вам картошку и испеку оладьи!»
Когда мы ездили с Педро по дрова, он заодно был моей ищейкой. Там, где наш путь пересекался со следом дикого кабана, Педро начинал фыркать и храпеть. Иной раз он пугался, пробовал повернуть обратно и удрать домой. Хороши бы мы были, возвратившись без дров, потому что испугались кабана! Я соскакивал с тележки, ласково похлопывал Педро по шее и нашептывал ему свое заклинание:
— Тише, тише, все в порядке!
Педро давал провести себя на поводу через след дикого кабана. Оглянувшись напоследок, он фыркал, испуганно ворочал глазами и шел дальше.
Я собирал хворост между большими озерами. Земля была покрыта тонкой снежной пеленой. Смеркалось. Небо позади взъерошенных ветром сосен полыхало в лучах заката. Белый зимний день ложился в постель из красного шелка.
Хворост я сносил в кучу. Педро хрупал сено из мешка. Аромат нежно-зеленого сена в морозном воздухе будил во мне тоску по лету. Вдруг Педро забеспокоился. Не подходя к нему, из чащи, я прикрикнул на него. Но это помогло ненадолго. Педро затопал ногами, и мешок с сеном покатился по снегу, как большой мяч. Я рассердился:
— Что же, нам тут грузить хворост до ночи?
Педро принялся дергать тележку — она была заторможена. Я бросился спасать упряжь: он мог ее порвать. Но не успел я схватиться за узду, как в чаще что-то затрещало, зашумело и на дорогу выбежал большой дикий кабан. Педро затрепетал. Еще бы! Он всего-навсего маленький жеребчик, а там бежал кабан-великан с клыками, как сабли. Даже самые храбрые лесные жители с почтением отзывались об этом сверхкабане. И тот словно знал это. Как видно, торопиться ему было некуда: он задрал рыло, посмотрел на нас, моргая своими подслеповатыми глазками, затем круто повернулся и показал нам измаранный грязью зад.
— Ну вот видишь, на большее он не способен, — сказал я и успокоительно похлопал Педро по шее. — Вот бы влепить ему хорошенько по заду!
Но Педро не верил мне и моим хвастливым речам. Да и меня, признаться, дрожь проняла при виде щетинистой гребенки на хребте кабана. Лишь когда зверь повернулся к нам беззубой частью своего тела, храбрость заговорила во мне. Я вскочил в тележку и отпустил вожжи. Мы летели так, что только в ушах свистело. Хворост так и подбрасывало в кузове у нас за спиной. Его становилось все меньше и меньше. Наконец его совсем не стало. Четверть часа спустя мы въехали к себе во двор.
— Разве вы отправились не за дровами? — спросила жена.
— Ну да, за дровами. Только уж больно прыгучие это были дрова. По дороге они все повыпрыгивали у нас из тележки.
СЕРЕБРЯНЫЙ КОНЬ В ЗАСНЕЖЕННОМ ЛЕСУ
Зима решила перевести дух. Перед рождеством она приподняла свое снежное одеяло и поглядела, все ли под ним замерзло. Так и есть: кроме упрямых сорняков в саду да нескольких кустиков кашки на Песчаной горе, замерзло все. Под защитой орешника кашке удалось спастись от белой смерти. Кашка дрожала на ветру. Педро жадно тянулся через ограду выгона. Я выпустил его.
— Иди, пощипай травку. Только не уходи далеко!
Педро жадно набросился на скудные серые травинки, оставшиеся с лета.
Не успел я засесть за свою рукопись и завести разговор с героем романа о его последнем приключении, как увидел, что Педро со всех ног шпарит по долине. «Беги, беги, — подумал я, — вот натолкнешься на ручей, тогда узнаешь, какие еще есть на свете заборы!»
Ручей подморозило. Тонкая корочка льда была припорошена снегом. Но Педро все было нипочем: ведь он скачет вольным галопом! Лед подломился, и — бултых! — моя лошадка исчезла в ручье. Минуту-две ее не было видно. Противоположный берег обрывист. Я встревожился и выбежал из дому. Тут послышался плеск и шум, как будто из воды подымалась целая стая диких уток, и Педро выскочил из ручья. Он был страшно удивлен. Хвост у него намок и сделался тонким, как усы нашего почтальона в дождь. Педро отряхнулся, взбрыкнул, словно угрожая невидимому врагу, галопом пересек долину и скрылся в густом лесу.
Я вскочил на велосипед. В лесу было еще много снега. От опушки пришлось идти пешком. Следы лошадиных копыт тянулись через просеку. Сойки взахлеб рассказывали друг другу о безрогом олене, который с фырканьем мчался по лесу. От просеки следы вели в строевой лес. Я видел по ним, где Педро шел шагом, где рысью или галопом, где останавливался и щипал траву.
Четверть часа спустя след привел обратно к просеке и, немного пройдя по ней, свернул влево. Обливаясь по́том, я шел по колено в снегу и вскоре опять очутился на просеке. Так, следом за Педро, я проделал четыре круга. Круги все увеличивались. Последний из них вывел меня на вторую просеку, откуда мы как-то раз вывозили дрова. На месте, где мы нагружали нашу тележку, стоял Педро и, разрывая мордой снег, щипал траву. На его толстой зимней шубе сверкали ледяные кристаллы. Серебряный конь среди леса! Зима заманила Педро в свои лесные чертоги и околдовала. Увидев меня, Педро вскинул голову и приветливо заржал. Я без труда поймал его и, как овечку, повел домой.
Сумел бы Педро найти дорогу домой? Конечно же, сумел бы. Педро вел себя на земле так, как почтовые голуби в воздухе. Если голубя выпустить в незнакомом месте, он начинает кружить по спирали. Круги все расширяются, пока голубь не окажется над каким-нибудь знакомым местом. Отсюда он летит напрямик в родную голубятню. Так что напрасно я тревожился за Педро. Он поступал как настоящий почтовый голубь, даром что был лошадью.
КАРУСЕЛЬ
Снова выпал снег. Когда зима в хорошем настроении, мир так и сверкает, так и искрится. По утрам как-то не сразу решаешься испортить роскошное одеяние зимы. Но разве люди и животные должны голодать из-за этой роскоши?
И вот стежки наших следов прошивают двор: от конюшни к сараю, от сарая к амбару. От ворот к крыльцу протянулся след почтальона. Он принес всякие новости и вызовы в город. След письмоносца переплелся на улице со следами лесорубов. Между их же следами змеится рубчатый след от велосипеда лесничего, а широкий след подводы молочника говорит: вот дорога в город. После полудня наш двор уже оплетен целой сетью следов.
И глубокой зимой я по-прежнему занимаюсь физическим трудом. Я перелопачиваю компост и поливаю его навозной жижей, а делая передышку, любуюсь сверканием снега в долине.
Куры клохчут:
«Смотри, смотри, черная земля!» — и роются в компосте. Ни одна личинка, ни один червячок не укроется от них.
Взъерошенные черные дрозды завистливо поглядывают на них с изгороди и свистят:
«Оставьте нам, оставьте нам!»
Рой щеглов мягко опускается на лохматые стебли лебеды:
«Цибить-бить, цибить-бить!»
Здесь семечко, там семечко. Зима — не кума. Как хорошо, если б и дальше так шло.
Ветер гулял по горам и долам, вздымая к небу всё новые снежные сугробы.
И в самые холода я не давал Педро застаиваться, «киснуть» в конюшне. Его проворные ноги нуждались в движении. После полудня он напоминал о себе. Он ставил переднюю ногу в деревянную кормушку и начинал отбивать копытом дробь, как барабанщик перед началом похода.
К вечеру, закончив первую правку того, что было написано утром, я разрешал себе повозиться с Педро на выгоне в саду. Мы играли в карусель. Я привязывал к уздечке длинную веревку. Наездники называют такую веревку кордой. Стоило мне взяться за кнут, как Педро делал прыжок и удирал. Он бежал, пока хватало веревки, а затем начинал двигаться по кругу. В центре круга стоял я и щелкал кнутом. Педро шаловливо отбрыкивался и пускался галопом, так что только снег летел. Настоящий цирк!