Немного спустя я перекладывал веревку из левой руки в правую. А кнут, наоборот, из правой руки в левую. Это служило для Педро знаком повернуться и пойти по кругу в противоположном направлении. Вот беготни-то было! Дыхание наше учащалось. Мы глубоко вдыхали чистый, морозный воздух. Морда у Педро покрывалась пеной, а мой лоб — потом. Хорошая лечебная процедура для тех, кто сиднем сидит у себя дома и в конюшне!
Я прятал кнут за спину и командовал:
— Ша-агом!
Педро, не видя больше противного кнута, тут же переходил с галопа на шаг, и мы оба немного отдыхали. Потом я снова показывал кнут и говорил:
— Ры-ысь-ю!
И Педро припускал рысью. Под конец я взмахивал кнутом и щелкал. Эхо многократно откликалось из лесу: «Галоп! Галоп! Галоп!»
Так мы упражнялись в различных аллюрах, или способах хода лошади, пока оба не уставали. На свежевыпавшем снегу обозначались два темных круга: маленький и большой. Большой круг — Педро, маленький — мой.
Солнце пряталось за лесом. Снег голубел. Между стволами сосен небо отливало желтым и синевато-зеленым. Вороны беззвучно пролетали от мест кормежки к деревьям — спать.
Клин диких уток с кряканьем проносился над нами. На середине большого озера лед лежал тоненькой пленкой. Туда-то и плюхались утки. Тонкий ледок трещал и хрустел. Утки ныряли, отыскивая в озере свой скудный зимний корм. Наша карусель заканчивала работу. В голубятне шумно возились голуби, споря из-за ночлега. Челнок месяца смело пускался в путь среди пухлых снеговых туч. Ночью зима набрасывает на землю белое пальто. А утром мы прошиваем его стежками следов. Человек не может мириться с белой закоченелостью.
О ЧЕМ РАССКАЗАЛ МНЕ ПЕДРО
Я провел много времени в городе на всяких заседаниях, нужных и ненужных, и теперь набросился на работу, все писал да писал. Ничто, кроме героя в моем все разраставшемся романе, не интересовало меня. В конце концов я стал писать даже во сне. Персонажи романа населяли мои сновидения. Надо было успокоить нервы.
— Поехали за дровами, — сказал я Педро.
Он не возражал. Как только мы оказались в лесу, я почувствовал себя лучше. Мои нервы утратили свою болезненную чувствительность. Я пел и сбивал кнутовищем снеговые подушки с еловых лап. Собирая хворост, я нашел под снегом красную бруснику и заткнул веточку за околыш фуражки. Тележка не была нагружена и наполовину, а мне уже явилось столько хороших мыслей, что меня опять потянуло домой, к письменному столу. Так играет с нами жизнь: нам всегда кажется лучше там, где нас нет. И горе тому, кто этого не понимает. Тот никогда не найдет покоя и ничего не свершит. Я нагрузил тележку и уселся наверху, на большой куче хвороста.
По дороге домой я думал о своей будущей книге и лишь под конец почувствовал, что изрядно замерз. Но зато как приятно будет погреться у печки! Ворона, сидевшая на ветке сосны, потешалась надо мной.
«Жаррко? Жаррко?» — спрашивала она.
Я щелкнул кнутом. Ехидная ворона улетела.
Дорога пошла в гору. От колес тяжело нагруженной тележки на песке протянулись две строчки. Нотные линейки. Камни лежат на них и между ними, словно ноты.
«Это мелодия дороги», — подумал я.
Педро тряхнул головой и фыркнул.
— Ты чем-нибудь недоволен?
Педро остановился.
Я слез с тележки.
— Ну что за капризы! Ведь ты уже много раз перебирался через эту горку со мной и с полным возом!
Но Педро свернул с дороги и резво затрусил со своей тележкой в лесную чащобу. Передняя ось тележки застряла меж двух высоких сосен, а Педро принялся подкрепляться кружевной зеленью голубики. Вот тебе на! Тележку теперь не сдвинешь ни взад, ни вперед. Оставалось только разгрузить ее. Я наговорил Педро кучу колкостей. Быть может, он думает, что возить дрова в лес — это очень похвально для начинающей рабочей лошади? Да ведь иной осел умнее, чем некоторые пони!
Мои язвительные речи не произвели на Педро никакого впечатления. Он был слишком занят едой. Кряхтя, я выкатил пустую тележку обратно на дорогу, перетаскал хворост из лесу и снова загрузил тележку.
«Жаррко?» — издевалась ворона.
Педро уплетал листочки голубики. Наконец мы опять отправились домой.
«Как же додумался Педро до этой каверзы?» — спрашивал я себя, и вдруг мне вспомнилось, что однажды, когда я писал три дня подряд, Криста привезла дрова из лесу.
— Педро рассказал мне об одной девочке, которая не умеет править, — заявил я дома.
Криста смутилась и укоризненно посмотрела на Педро. А он за обе щеки уплетал солому из зимней обкладки нашей водопроводной колонки.
— Тележка была перегружена, и вы заехали в лес. Пришлось вам выложить дрова, а потом опять наложить. А лошадка меж тем лакомилась листочками голубики.
Теперь Криста уже не верила, что все это мне рассказал Педро. Она подумала на лесных рабочих. Но как же все-таки было дело? А вот как. Кристе захотелось увидеть большого дикого кабана. Смеркалось. Кабан все не появлялся. Она ждала, собирала хворост и все накладывала да накладывала. Вот тележка и оказалась перегруженной. На горе́ Педро по-своему запротестовал против лишнего груза. Желая обойти гору, он резко свернул в лес, и тележка застряла. Педро нашел вкусную голубику и полакомился всласть. Он вспомнил об этой голубике и тогда, когда ехал со мной, хотя тележка и не была перегружена. Вот видите, если вы умеете читать мысли лошади, иной пони может вам многое рассказать.
ГАЛОПОМ ПОНЕВОЛЕ
Педро должен уметь носить на себе человека. Обучать его этому я решил тогда, когда земля, словно периной, устлана мягким снежком. Будь я ковбоем, неотесанным лошадником, я бы сказал: «Уж я обломаю и объезжу этого жеребца!»
Не стану осуждать людей, которым срочно необходима верховая лошадь, если они «обламывают» животное для своих целей грубым насилием. Но мне-то верховая лошадь была не так уж необходима. Вот я и решил посмотреть, чего можно добиться от Педро без насилия, и вывел его после игры в карусель на середину круга. Ухватившись за гриву и вместе с тем крепко держа в руках поводья, я подпрыгнул и лег плашмя ему на спину. Педро насторожился. Я произнес свое заклинание:
— Тише, тише, все в порядке!
Так мы продержались с четверть минуты, а затем я почувствовал, что Педро норовит меня сбросить. Прежде чем ему это удалось, я уже стоял на ногах и награждал его кусочками морковки. Пока он жевал, я снова забрался к нему на спину, а он только посматривал на мою руку. Ему хотелось еще моркови. Дело пошло на лад.
Через три дня я мог сколько угодно лежать плашмя у него на спине. Мне не терпелось перекинуть правую ногу через спину Педро, чтобы хоть чем-то напоминать человека, сидящего верхом. Люди, выдающие себя за бравых наездников, судя по их рассказам, никогда не падают с лошади. Да и герои в фильмах и грошовых книжках о ковбойских приключениях никогда не ударяют лицом в грязь. Но я не герой и не собираюсь им стать, а потому могу признаться, что, объезжая лошадей — а было их немало, — я частенько-таки вылетал из седла. Когда садишься на необъезженную лошадь, всегда держишь небольшой экзамен на мужество. А долгие раздумья только подтачивают храбрость. Итак, перекинем ногу! Сели! Глубже в седло! Теперь сбрасывай меня, Педро, или неси! Педро меня не сбросил. Я его как следует подготовил, и это оправдало себя. Он повернул голову и потребовал свой кусок морковки. Пришлось уплатить за удовольствие сидеть верхом.
На этом мы снова задержались некоторое время. С каждым днем сеансы «восседания» на спине Педро все удлинялись. При этом я курил, посвистывал или пел. Когда морковки больше не оставалось, Педро довольствовался моим пением. Как-то вечером жена застала меня врасплох за такими вокальными упражнениями верхом на лошади. Она улыбнулась при виде этой конной статуи.