Хозяин повел меня в конюшню. Там было темно. Я устремился к перегородке из гладко выструганных сосновых досок. Но что это? Я зажал нос. За перегородкой лежал косматый козел. Лошадь стояла в другой половине конюшни. Какой резвый, темно-рыжий малыш! Запах козла мне уже не мешал. Я поглаживал и похлопывал лошадку, приподымал ей ноги, ощупывал бабки, царапал копыта. Зубы у нее во рту сидели ровно, как зерна в кукурузном початке. По ним легко было определить ее возраст.
Прости-прощай, городской житель! Я снова стал мальчиком, который когда-то помогал дедушке покупать на ярмарке дешевую рабочую лошадь. Во мне заговорил потомственный лошадник, выращивающий из растрепанных полудиких жеребят представительных рысаков, верховых и упряжных лошадей.
Как задирал голову этот жеребчик! Как ему хотелось узнать, кто я такой! О, это был не какой-нибудь там растрепка! Сгусток энергии, обтянутый кожей! Клокочущий темперамент!
Во дворе я пустил жеребчика шагом, рысью и галопом, поводил рукою перед огненными глазами, попробовал силу мускулистой шеи, заглянул в глотку, попросил завести его в конюшню и быстро вывел оттуда задом.
Старые приемы барышников, которым меня обучил дедушка, не были забыты.
Наконец я пролез у лошадки между ногами и ползком пробрался под брюхом…
Жеребец мне понравился, но я и виду не подал. Я находил одни только недостатки: зад узковат, спина мягковата. Станешь хвалить лошадь, себе дороже выйдет. За каждое слово продавец набавляет пятьдесят марок. Похвалишь — переплатишь, — так уж искони повелось у лошадников. На нашем государственном конном рынке этот закон все больше теряет свою силу, но маленькими лошадками, к сожалению, там не торгуют.
— Недостатки, конечно, есть, но лошадь все же можно взять, папаша, — сказал я, — за сходную цену, разумеется.
Сердце мое выстукивало иные речи: «Он должен быть твоим, ты должен купить его», — вот что выстукивало мое сердце.
Столяр посмотрел на меня, улыбаясь:
— Лошадь уже продана вчера по телеграфу.
Я взглянул на жеребца. Его чудо-глаза так и сверкали из-под пышной челки.
ПОЧЕМУ Я ОКАЗАЛСЯ ПЛОХИМ БАРЫШНИКОМ
Словно град обрушился на цветы моих надежд. Гробовщик объяснил, почему он продал лошадь. Сразу после войны работы у него было хоть отбавляй — кругом трупы. Повсюду требовались гробы, гробы… Их брали нарасхват. Затем пришел тиф и другие болезни. Опять понадобились гробы, множество гробов. А теперь дела пошли неважно. Покойников надо разыскивать, приходится расширять район деловых поездок. На лошади далеко не уедешь. У нее слишком малый радиус. Нужна автомашина. Истрепанный черный галстук столяра, сбившись набок, уныло глядел на меня из-под куртки. Мне стало не по себе. Передо мной стоял человек и вздыхал о минувших временах, когда царили смерть и болезни. Вот до чего может довести человека торговля!
Наконец гробовщик поднял поникшую голову.
— Ваш запрос был сделан так сухо, так казенно, по телефону! А тот, кому я продал жеребца, написал целое письмо, да еще какое пылкое! Сразу видать заядлого лошадника. Он живет в Тюрингене.
В моем рюкзаке тихо звякнул недоуздок. Это прозвучало как похоронный звон. И вдруг я стал красноречив, как истый барышник. Я взял обратно все свои слова о недостатках жеребца. О, какое пылкое письмо мог бы я написать! Разумеется, настоящие барышники так не поступают. Я вел себя, как мальчишка, которому до смерти хочется заполучить лошадку. Для меня еще не все было потеряно: заядлый лошадник прислал пылкое письмо, но с переводом денег не торопился. А гроботорговец был не таким уж простаком, чтобы думать, будто любовь к животным и платежеспособность покупателя — одно и то же. Если в течение трех дней деньги не прибудут, он уступает лошадь мне. О, господин гробовщик был ко мне весьма милостив!
КАК Я СТАЛ СУЕВЕРНЫМ
Дома я принялся орудовать молотком и пилой, смастерил ясли, выбелил стойло. Когда мне казалось, что никто меня не видит, я тихонько бренчал цепью, которую приготовил для своей лошадки, наслаждаясь ее звоном. О своей книге я совсем позабыл. Герой романа так и застрял среди своих трудностей. Моим героем был теперь пони Педро. Так прошел первый день ожидания.
Я набил новые ясли сеном. К балке над дверью конюшни я прикрепил длинный красный шарф, который нашел в лесу.
— Это еще к чему? — спросила жена.
— Так просто, — ответил я.
Жена посмотрела на меня и поняла, что со мной происходит.
— Что ж, красиво. Совсем как в цирке, — сказала она. — Но ты лучше позвони и спроси, уплатили за лошадь или нет.
О том, чтобы снова идти на поклон к матушке Дудуляйт, не могло быть и речи. У-у, эти ястребиные взоры! Я сел на велосипед и, проехав семь километров лесом, очутился в соседнем городке.
«Деньги за лошадь еще не пришли», — ответили мне по телефону. Мои шансы возросли. Так прошел второй день.
Прежний домовладелец не оставил соломорезки. А лошади нужна сечка из жесткой соломы, не то самый лучший овес не пойдет ей впрок. Лошадиный желудок устроен с расчетом на сухую степную траву ее древней родины. Я мелко нарубил солому топором. Я сам был отличной соломорезкой!
Перекапывая сад, я нашел подкову. Нелепое суеверие овладело мной. Как видно, напряженное ожидание вредно сказалось на моих умственных способностях. Подкову я повесил у двери конюшни. Счастье, ко мне! Вот до чего опускается человек, отдавшись на волю страстей!
Прошел третий день.
ПОКУПКА
Гробовщик отрицательно покачал головой. Нет, сейчас он не может отдать мне пони, придется денек повременить: а вдруг деньги придут? Его чрезмерная щепетильность сводила меня с ума. Я устроился на ночлег в гостинице. Впрочем, о сне в эту ночь нечего было и думать. Ведь я снова увиделся с Педро.
На другой день, в полдень, мы с гробовщиком звонко хлопнули друг друга по рукам. Так уж повелось исстари, что ударить по рукам при покупке лошади — это все равно, что подписать купчую. Одно дело — покупать лошадь по телеграфу из Тюрингена, другое дело — ударить по рукам.
— Меня опять хотели надуть, не иначе, — пробормотал гробовщик. Его галстук словно поник в трауре под воротничком рубашки.
— Кто? Автор пылкого письма?
И тут гробовщик рассказал мне:
— Года три назад один человек из Тюрингена купил брата вашего Педро. Я послал лошадку с доверенным, а этот тюрингенец забрал лошадь, дал доверенному десять марок на чай — и все. — Гробовщик поправил свой траурный галстук. — При моем ремесле, сами понимаете, нужно терпеть и молчать, но этот негодяй не выслал денег. — Мастер хлопнул себя по заднему карману брюк. — Я напомнил. Он меня обнадежил. Я снова напомнил. Он снова обнадежил. Тогда я поехал в Тюринген, чтобы забрать своего пони. Но не тут-то было. Там есть закон: малорослых лошадей вывозить из Тюрингена запрещается. Малорослые лошади для них все равно что Хайнцельменхен[2] в доме. Вспомните, на какие полоски изрезаны там горные склоны, — ни одному трактору не обработать. Этот прохвост дал мне несколько марок: остальные, мол, потом, да так до сих пор и не заплатил! — Гробовщик выдернул из галстука черную нитку. — Такие-то дела!
— Сердце полно любви к лошадям, да карман пуст, — заметил я.
— Нет, он просто мерзавец, а прячется за спиной закона.
ЛОШАДИНЫЙ ПАРАД
Изящная кобылка-пони везла двуколку. В набитом соломой и сеном кузове, как в гнезде, сидел пожилой мужчина. Его впалые щеки густо поросли седой, колючей щетиной. Это был старший подмастерье хозяина похоронного заведения. Следом за двуколкой двое парней вели Педро. Он тянулся вперед, к кобыле. Кобыла была его сестрой. Педро круто изогнул свой хвост из черных, жестких, как проволока, волос. Он прядал ушами, глаза его горели, словно рубины, а раздувающиеся ноздри рдели под лучами заходящего солнца. Парням стоило немалого труда сдерживать Педро.
2
Хайнцельменхен — согласно немецким народным поверьям, добрый карлик, который ночью делает вместо хозяев всю домашнюю работу. (Примеч. переводчика.)