Развивая твою мысль, игемон, об организации религиозного раскола, замечу, что как раз сейчас, после смерти галилеянина, сложились благоприятные условия. Используя имя погибшего, можно организовать новое религиозное движение, как это в свое время сделали сами иудеи, опираясь на имя пророка Моисея. В уста галилеянина можно вложить содержание многих новых и нужных нам догматов, не согласовывая их с ним самим. Учеников его мы спасём (их уже вывезли за крепостные стены), создадим красочные, привлекательные мифы и приложим все усилия по пропаганде его учения. Успех нашей работы зависит прежде всего от позиции администрации Рима на Востоке: вопрос политический и указанная работа должна вестись непрерывно в течение десятилетий. Необходимо подобрать грамотных людей, организовать направленное финансирование и придать всему глубоко секретный характер. Такая работа возможна при серьёзной поддержке центральных властей. Для организации работ уже сегодня необходимо выделить 500 тысяч сестерциев. Действовать нужно осторожно. Маленькие секты последователей нового толка организовывать за пределами самой Иудеи, при еврейских общинах в больших городах: Александрии, Антиохии, Дамаске, Риме. В самой Иудее последователи галилеянина будут, скорее всего, побиваемы камнями. Организованные ростки нового движения в отдельных местах могут оказаться жизнеспособными и внедриться в основную канву религии. Но если прозорливость раввинов будет на высоте, то новые мысли могут быть просто не допущены к истинно верующим: они будут объявлены еретическими. Тогда новое движение будет жить и развиваться самостоятельно, но и задача у него будет другая: ослаблять состав истинно верующих, отбирать паству, преграждать путь к распространению чистого иудаизма. Трудно оценить будущие результаты, но работать нужно уже сейчас.
Внимательно слушая Понтия Пилата, легат, в душе соглашаясь с его оценкой дела и направлением мысли, размышлял: «Это не тот Понтий Пилат, которого я узнал семь лет назад. Конечно, он умелый и храбрый войсковой командир, способный администратор, но сейчас он проявляет государственное мышление. Такое впечатление, что он давно и постоянно беседует с Сенекой о проблемах государственного устройства. Сам Сенека в Риме около императора Тиберия, тогда с кем же беседует прокуратор?»
— Интересная точка зрения, прокуратор. Буду думать. О решении сообщу. На фоне государственных забот случай с центурионом — досадная помеха. Муний Луперк не кто иной, как ближайший родственник сенатора Марка Менлия. Сенатор, человек богатый, влиятельный, подлый и коварный, способен нанести серьёзный урон карьере высокопоставленных лиц. В узком кругу говорит, что прокураторы и наместники у него в кулаке. А ты, прокуратор, не боишься?
— Я плохо знаю префекта преторианцев Марка Менлия, но среди примипилариев и трибунов у меня есть друзья, и я могу попасть к императору. Он помнит меня лично и новобранцем и трибуном, знает моё отношение к своим обязанностям. На этом месте я сижу не без его участия. Сам я знаю, как император относится к армейским злоупотреблениям и к лицам, их прикрывающим. Думаю, после вызова на Капри сенатор Марк Менлий живым не вернётся. Так что сейчас пусть он меня боится!
Наместник, не спеша, обдумал последнюю фразу Понтия Пилата.
— Прихожу к выводу, прокуратор, что у тебя есть кое-какие данные, не отражённые в документах, но данные весьма значимые. Я бы предложил посвятить меня во все события, и, может быть, мы значительно проще решим вопрос о центурионе.
— В документах нет сведений об этих событиях, поскольку они требуют предварительного согласования.
Помпоний Флакк замер и, не отрываясь от лица Понтия Пилата, ждал: вот и чрезвычайные происшествия.
— Поблизости от Иерусалима обнаружен след каравана, перевозящего оружие для зелотов. Оружие закуплено тайно на армейских складах в Антиохии. Стоимость закупки — 2000 аурий. Караван состоял из 15 лошадей. По всем данным, существует караванный путь перевозки оружия.
Лицо имперского легата оставалось неподвижно, но он весь напрягся, и мысли стремительно неслись навстречу новым известиям: «Тут не только сенатор, но и я сам могу лишиться головы. Однако дело пошло через меня, и, следовательно, опасность пронесло стороной. С такими известиями дело сразу можно было бы перевести в Рим, но Понтий Пилат предпочел передоверить его мне. Будет учтено! При таком раскладе событий любые мои административные действия будут для сенатора Марка Менлия благодеянием: мы будем только подразумевать скрытую связь центуриона с торговцами оружием.
— Сведения действительно чрезвычайной важности, — вслух произнёс наместник, — и требуют тщательного расследования. Судьба центуриона в свете новых данных решается сейчас. Я подпишу указ о порочащей его отставке из армии. В документ на моё имя должна быть занесена дополнительная фраза, в которой говорится о возможной причастности Муния Луперка к людям, организующим проводку специальных караванов. Под словом «специальный» пока скроем известные нам сведения. Что касается самого каравана, я хотел бы знать, не найдены ли караванщики, нет ли выхода на кого-либо из армейских чинов в Антиохии.
Понтий Пилат обрисовал состояние дел и попросил помощи в розыске владельца постоялого двора из Вифании, по всем данным, выехавшего к своему брату в Антиохию; для этой цели он привёз человека, знающего владельца в лицо. Затем просил разрешения увезти бывшего владельца постоялого двора с собой как ценного свидетеля, способного опознать каждого караванщика.
— Я отдам необходимые распоряжения. Сейчас я прощаюсь с тобой, прокуратор, но в восемь часов вечера жду тебя на обед: мои октофоры прибудут за тобой. Пусть боги благоприятствуют тебе!
Приглашение на обед в дом наместника о многом говорило и Понтию Пилату, и всему служебному окружению. В знак уважения хозяин посылал за гостем лектику. Наместник же посылает свои личные октофоры, тем самым он сознательно перед всеми подчеркивает своё особое отношение к прокуратору.
«Донесение и его значимость оценены высоко, — размышлял Понтий Пилат, — теперь мне обеспечена поддержка наместника, мой служебный авторитет должен повыситься. О случившемся уже через день узнают в Иерусалиме и в соответствующих кругах задумаются. Пусть думают!»
После ухода Понтия Пилата наместник вызвал начальника тайной канцелярии и, умалчивая пока об утечке оружия из арсенала, приказал оказать содействие людям прокуратора. Наместник не собирался отпускать своего чиновника:
— Нет ли в окружении Понтия Пилата человека или группы лиц, способных повлиять положительно на его образ мышления, приобретение философских знаний, овладение способом исторического анализа?
Осведомленность начальника канцелярии была удивительной.
— Предположительно такое лицо можно назвать. Это Аман Эфер, командир всех кавалерийских сирийских отрядов в Иудее. Нет, нет, он не сириец. Он грек из города Коринфа, прекрасно знает сирийский язык с детства, чем и воспользовался после бегства из Греции. Во время стычки из-за женщины убил соперника. По греческим обычаям был обречён на смерть или, в лучшем случае, на изгнание. Аман Эфер в прошлом подающий надежды ученик греческого философа Аристида. Доходят слухи, что Аристид до сих пор переживает внезапное исчезновение своего ученика. Он отмечает блестящий критический ум Эфера и горюет о Греции. По его мнению, страна потеряла будущего учёного, способного прославить её в веках.
— И мы знали об Амане Эфере и не откликнулись на просьбу города Коринфа о выдаче преступника? — спросил наместник.
— Его первый легат из консуляров сказал о необходимости иметь в легионах отличных командиров, а потом уже думать…, а поскольку Аман Эфер был отличным командиром, то все сделали вид, что поверили в его новую национальность и новое имя. Легату жалко было терять такого командира: для каждого боя он строил своих сирийцев особым образом и вёл бой по своей схеме. В результате сирийцы почти не имели потерь, а раненых Аман Эфер своими способами лечения быстро возвращал в строй. Пять лет назад с представления Понтия Пилата Аман Эфер за пятнадцать боевых кампаний получил римское гражданство и должность центуриона римской армии.