— Конечно, Понтий Пилат, — кивнула головой Клавдия. — Во время германской погони, когда я считала последние минуты своего существования, появление Понтия я связываю с дарованием мне богами второй жизни. Он щитом преградил дорогу смерти. Тогда и пришло неведомое для меня чувство. Девушки связывают это чувство с радостью, со светлыми надеждами. Для меня же любовь — болезнь. Выбор мой правилен, но я нахожусь в угнетённом состоянии каждую минуту, и сердце моё болит и болит. И причина тому — недосягаемость моей мечты, моего желания. Три года назад я считала отсутствие препятствий в жизни естественным положением дел. Теперь я вижу их реально. Место в жизни Понтий занимает скромное. Примипиларий! Командир когорты! Но из сословия плебеев! Перешагнуть границу можно только при чрезвычайных обстоятельствах. Надо ждать ещё 10 лет, а мне почти девятнадцать. Ожидание не может составлять содержание моей жизни. А сердце болит и болит. Для меня остается только кинжал.
— Не торопись со страшным решением.
Полная решимости отстоять счастье своей дочери матрона Домиция направилась к двери, когда в проёме дверей показалась одна из многочисленных рабынь.
— Господин сообщает о прибытии в дом всадника Понтия Пилата.
Матрона Домиция так и осталась стоять на месте. Клавдия быстро встала со стула и направилась к матери.
— Боги не отвернулись от нас. Понтий — уже всадник! Такой взлёт в наши дни доступен только настоящему герою.
Матрона Домиция как бы очнулась:
— Вот мы и посмотрим, какой герой наш Понтий. Гражданская мышиная возня совсем другое дело, чем грохот мечей, но как раз она и опасна для людей военных. Здесь нужна изворотливость ума.
Только после разговора с матроной Домицией Понтий понял причину замешательства хозяина дома.
Марк Прокула понимал развивающиеся события как результат неосмотрительного объявления денежных сумм в приданом дочери. Надвигалась большая беда, и чувствуя вину перед Клавдией, он надеялся решить задачу ему и самому пока неизвестным путём.
Матрона Домиция повела себя решительно. Спокойным тоном, уверенным поведением она как бы говорила:
— Теперь я в доме мужчина, я хозяин и глава семьи.
Она была умной и тонкой женщиной, хорошо разбиралась в людях и сейчас, глядя на Понтия Пилата, прониклась ещё большей решимостью отдать все свои силы в борьбе за счастье дочери.
Понтий Пилат был посвящён в дела семьи. Хозяйка дома, хотя и выбирала слова, щадящие самолюбие мужа, но картину обрисовала без прикрас. По тону матроны Домиции Понтий понял, что с ним разговаривают как с членом семьи, когда неясности во взаимоотношениях устранены. Но он понял и другое. Впереди его ожидает схватка с офицерами преторианской гвардии. Сражения с германцами показались ему детской забавой.
Преторианская гвардия. Стража императора. В каждом чувство собственной избранности, опирающейся на неспособность закона противостоять силе. Но, слава богам, он не один. Вчера он разговаривал с Авилием Флакком, который, получив трибуна в одно время с Понтием, был вызван в канцелярию императора, где ему сообщили о переводе его в сословие всадников. Император перевёл необходимую сумму на его имя. Он знал, что и без вложенных денег Авилий Флакк — преданный ему человек, но для далеко идущих замыслов ему был нужен чиновник из сословия всадников. Авилий уже осознал свою включенность в планы императора и почувствовал дыхание высокой служебной карьеры.
У Понтия Пилата вчерашняя встреча вызвала всплеск дружеских воспоминаний, сегодня — придавала уверенность в будущей борьбе.
Обнаружив в доме невесты Понтия Пилата, центурион Марк Менлий не проявил ни тревоги, ни озабоченности.
В его манере разговора просматривалось полное пренебрежение к личности Понтия Пилата. Ничто не вызывало в его глазах уважение: ни золотые цепи отличия, ни звание трибуна, ни сословие всадника. Лицо его выражало чуть ли не презрение к собеседнику. Он недвусмысленно предложил Пилату не путаться у него под ногами.
Клавдия молча негодовала, наблюдая за поведением Марка Менлия. После небольшой паузы Понтий Пилат ответил:
— Судьба приберегла для меня трудные задачи, но я остаюсь в Риме. Предполагаю, как могут развиваться события. Разрешение спора оружием я сразу отметаю. Ты не имеешь ни выучки, ни боевого опыта. В моих глазах ты игрушечный центурион. Дело может быть решено без столкновений, если ты возьмешь отступного двести пятьдесят тысяч сестерциев. Уничтожить меня трудно; полёт дротика и стрелы я слышу за десять шагов, наличие меча по запаху железа обнаруживаю за четыре шага. В ближнем бою я убиваю воина одним ударом независимо от степени панцирной защиты. Однако, существует множество хитроумных способов убить человека. Именно такие люди как ты, центурион, хорошо о них осведомлены. Как только я заподозрю попытку уничтожить меня, я просто убью тебя, Марк Юний Менлий. Понимаю, что и сам должен буду покончить с собой, но другого пути у меня нет.
После непродолжительной паузы Понтий продолжал:
— Вижу, ты не понял серьёзности положения. Беспечность, в которой ты пребывал всю жизнь, отсутствие опасностей, чувство избранности и недосягаемости привели тебя к мысли о собственной неуязвимости, лишили необходимого чувства самосохранения. Твои понятия изменятся, но будет поздно: мой меч будет сидеть в твоей груди по самую рукоять.
— Но и ты погибнешь.
— Погибну! Но ты будешь уже мёртв. Не понадобятся тебе ни деньги, ни невеста.
Марк Менлий встал, его никто не останавливал. Лицо не выражало ни страха, ни колебаний. Он усмехнулся, давая понять неизменность своей позиции.
На следующий день в дом Марка Прокулы вошли три центуриона преторианской гвардии в боевом снаряжении. В перистиле навстречу им поднялись два гиганта в боевых панцирях, и трое гостей поняли бесполезность своего прихода. Тем не менее, Марк Менлий сразу же приступил к психической атаке и угрозам, которые закончил известными всему Риму словами:
— Мы люди императора, и мы у себя дома.
Авилий Флакк повернулся к Понтию Пилату.
— Зачем ты пригласил меня, трибун? Я помню, как десять лет назад, будучи новобранцем, ты в присутствии императора Тиберия за одну минуту положил трёх таких же, а то и помощней. За 10 лет твоё мастерство возросло настолько, что ты можешь вести бой с целой командой таких слабаков.
— Ты прав, Авилий, но эти люди не знают, на что я способен. Надо их придержать, а то они наделают глупостей.
— Тогда я с ними буду говорить по-другому. Вчера император лично назначил меня проконсулом в провинцию Илирик. А с Понтием Пилатом дело обстоит ещё сложнее. На его боку висит личный меч императора Тиберия. Умный человек поймёт: меч императора — высшая степень охранения человека. Если Понтий Пилат погибнет, то меч вернётся к его прежнему владельцу. Смысл этого: проявлено неуважение к имени императора. Вы все трое ляжете под топор. Хорошо, если вам будет предоставлено право принять смерть своим мечом. Зная императора, уверен: такой чести вы не удостоитесь, и в первую очередь потому, что никаких заслуг в глазах императора не имеете.
Центурионы за спиной Марка Менлия переглянулись.
— Ты не узнаешь меня, Гней Муцион? Мы служили вместе в легионе «Виктрис». На моих глазах ты с помпой переходил центурионом в преторианскую гвардию, и все завидовали тебе. Мы встретились через пятнадцать лет, и ты всё тот же центурион. И знаешь почему? Потому что ходишь всегда с кем-то на шаг сзади. Так и прожил все пятнадцать лет при ком-то.
Больно ударил проконсул по самолюбию своего бывшего сослуживца. Тот уже узнал Авилия Флакка и осознал разницу положений. Был он умелым воином, но имел склонность беззаботно пожить. В мгновение он подвёл итог жизни, стоял молча. В воздухе повисло напряженное молчание.
— Мы уходим, — раздался голос Гнея Муциона.
— Как уходим? — взорвался Марк Менлий. — Мы должны заставить их уйти и никогда не возвращаться в этот дом.