Он назначил своего коня консулом.
Появлялся он в присутственных местах в немыслимо ярких одеждах: мужских, женских, актерских, гладиаторских. Пытался придать своему отталкивающему лицу устрашающее выражение. Последнее время пристрастился к триумфальным одеждам, а иногда надевал панцирь Александра Македонского, изъятый из гробницы.
Римляне молчаливо сносили выходки императора, и Понтий Пилат без энтузиазма ожидал поездки в Рим. Хорошо, если удастся избежать личной встречи, а если нет… Что может взбрести в голову императора при встрече? Вся надежда на то, что не любил Калигула деловые встречи; настоящая жизнь его проходила в нескончаемом разгуле.
Наконец прибыла триера из Рима с предписанием Понтию Пилату следовать в Рим, оставив управление провинции на усмотрение легата Сирии Луция Виттелия. Никто в канцелярии не был осведомлён об отбытии прокуратора, и все очень удивились, когда Понтий Пилат приказал погрузить вещи на корабль. Последние дни Понтий Пилат подолгу находился в обществе Амана Эфера, как будто предчувствуя окончательное расставание. Целыми днями обсуждали они возможные направления событий в Риме. Аман Эфер считал необходимым исключить личные встречи с императором.
— Твоя задача сейчас, Понтий, заключается в том, чтобы тянуть и тянуть время до марта следующего года, когда погибнет император Калигула. Заболей в дороге, поставь триеру на ремонт в каком-нибудь тихом порту, по прибытии в Рим напиши прошение и возьми полугодовой отпуск для излечения. Через две недели Калигула забудет о твоём существовании. По моим астрологическим расчетам, судьбой определено тебе место в Галлии или Иберии, одним словом, к западу от Италии.
— Аман! Серьёзные мысли пришли к тебе, я чувствую, — обратился Понтий Пилат к своему другу, горя желанием и самому ознакомиться с этими мыслями.
— Удивительно, Понтий! Но я вполне осознал, что человечество оказалось на перепутье дорог, где выбирается одна из них. Такие обстоятельства сложились, я их вижу, способен осмыслить.
Мы и раньше пришли с тобой к выводу, что нашими усилиями начинает произрастать новая мировая религия. Отвергнутая раввинами и отделённая от иудаизма, новая религия успешно распространяется в восточных владениях Рима, и уже поступают сведения о её проникновении на запад, к сердцу самой империи. По тому, как жадно простые люди потянулись к христианству, видно, что наш пророк интуитивно обнаружил духовные устремления современного человека, и тогда вряд ли мы ошибаемся в своих предположениях.
Представь себе, что вдруг синедрион изменил свою позицию и решил использовать новое учение Иисуса как инструмент для осуществления заповедей пророка Даниила.
До настоящего времени эти тусклые головы уверены, что пророк Даниил предполагал силовой территориальный захват стран Срединного моря. Серьёзная ошибка! Уверен, что он думал о распространении иудаизма, о его победном шествии среди народов мира во главе, конечно, с первосвященниками Иерусалима. Однако духовные вожди создали замкнутую секту, ограничив действие учения только в узком кругу своих племён. Конечно, первоначально необходимо создать нацию, способную жить и дышать. И надо сказать: этот этап завершён успешно. Но синедрион так увлёкся первоначальной задачей, так организовал мышление правоверных иудеев, что они сами тянут на себя дверь, через которую пора выходить в широкий мир народов.
Если бы только синедрион принял решение взять под своё крыло новое учение, то нетрудно представить дальнейшее развитие событий. Объединённое религиозное учение быстро распространилось бы в римском мире. Но для этого синедриону необходимо поступить точно так же, как поступил ранее апостол Павел: снять все ограничения, признать постулаты пророка Иисуса и найти ему в учении место рядом с пророком Моисеем. Для заскорузлых мозгов задача неразрешимая. Но представим себе невозможное.
— Пока, дорогой мой философ, я не понял причин, почему человечество могло бы изменить путь своего развития, — проговорил Понтий Пилат, перебивая взволнованного как никогда ранее Амана Эфера.
— Рабство, Понтий, рабство. Ведь правоверный, исповедующий иудаизм, не может быть рабом. Как заманчиво вырваться на простор свободы действия, полёта мысли. Откроется путь к расцвету ремёсел, искусств, наук, притупится жестокость, смягчатся нравы, общество станет богаче, разумнее.
— Согласен, Аман, согласен. Меня смущает только один вопрос. Мне кажется, что при отсутствии рабства в Иудее фанатиков и глупых людей в Иерусалиме больше, чем в Риме.
— Не старайся, Понтий, иронизировать; без тебя найдутся люди и среди философов, способные обнаружить скрытые пока достоинства состояния рабства. Какой-нибудь слишком серьёзный философ в будущем скажет, что состояние рабства несмотря на… позволило другим людям освободить себя от физического труда и посвятить жизнь умственному труду, приумножающему тем самым духовные богатства человечества.
— Хорошо! Не буду иронизировать. Тогда сообщу моё предположение: синедрион не пожелает распространить положение об отмене рабства для вновь обращённых.
— Нет! — воскликнул Аман Эфер. — Если реализовывать заповеди пророка Даниила, то только с отменой рабства. В противном случае будет попытка создать мыльный пузырь; человечеству такой подход ничего не даст.
— Оглянись на Рим, Аман! Его мощь произрастает рабством, и, чтобы выхватить такой кусок из пасти римской волчицы, ох, каким надо быть сильным! Как только суть дела дойдёт до сената, сразу будут приняты меры вплоть до оружия.
— Здесь ты, бесспорно, Понтий, прав. Скорее всего сенат оружие и использует. Поэтому я мыслю о спокойном проникновении постулата об отмене рабства в сознание общества. Спокойно, но настойчиво религия должна создавать обстановку нетерпимости к рабству как бы от лица самого Господа. Нетерпимость должна войти в образ мышления людей, принадлежащих к объединённому учению. Сделать это можно через школы, где обучается новое поколение, через синагоги на ежедневных проповедях. Будет затрачено время нескольких поколений, но и результаты обещают многое.
— Я бы с тобой согласился, — откликнулся прокуратор, — если бы подобную работу можно было проводить тайно, но беда в том, что обсуждение такого болезненного вопроса трудно скрыть, вот если бы найти доказательства того, что благоденствие рабовладельцев только увеличится от отмены рабства, тогда…
— Непосильная задача, Понтий.
— Тогда предположим, Аман, что события будут развиваться, как ты говоришь, и заповеди пророка Даниила будут реализованы для человечества. Иудея должна действительно встать во главе стран и племён. Её значимость возрастёт политически, она станет править миром. Человечество окажется уже в еврейском, а не в римском мире.
Аман Эфер, немного подумав, пожал плечами.
— Скорее всего, Иерусалим и Иерусалимский храм станут духовным центром нового мира. Но существует опасность растворения целого народа в единообразном множестве других народов. Тогда евреи уже не будут так обособленно выделяться на общем фоне. Именно сейчас подобные опасения и тревожат первосвященников.
— А не думаешь ли ты, Аман, что первосвященники и сами могут додуматься до подобной мысли?
— Вряд ли.
— Есть предложение подбросить к порогу синедриона эту мысль, как подбрасывают нежеланное дитя к порогу приюта.
— Уже подброшено, Понтий!
Правоверные! Избранные Господом! Редко говорю я перед вами, и причина тому — моя старость. Но пришло ко мне откровение Божие, и созрело время сказать вам важное и нужное слово.
Так говорил Гамалиил, высокий худощавый старик с благородной осанкой и проницательным взглядом, членам синедриона, расположившимся в зале.