- Не краденая, - соврал Ге-Пе.
И мы оба засмеялись.
В прихожей я вытянул из кармана его дубленки на вешалке кожаные перчатки.
Полчаса я тащился вдоль глухих заборов, ориентируясь в темноте по разделительной полосе на шоссе, к выезду на основную магистраль в Пирита. Оглядывался и прислушивался в надежде на такси или сердобольного водителя, но не прошло ни одной машины. "Раймон Вэйл" показывали четверть после полуночи.
У знака "основная дорога" автомобильные фары, дважды мигнув дальним светом, дважды положили мою трехногую тень на ели и асфальт. Чтобы не слепили, я, не оборачиваясь, махнул рукой: подъезжайте. Когда машина поравнялась со мной, изнутри открыли переднюю дверь. Я сел, "девятка" набрала скорость.
- Поговорим откровенно, - сказал по-русски с сильным акцентом человек с заднего сиденья за моей спиной. - Мне нужны гарантии, что через двадцать четыре часа в этой стране не останется никого их тех, кто варит этот отвратительный суп. А именно и прежде всего - вас, господин Шемякин, или как вас ещё величать, затем генерала Бахметьева, некоего Чико Тургенева, а также Вячеслава по прозвищу Калининградский. Обещаете?
Полуобернувшись, я разглядел, что этот третий, присоединившийся к носителям белесых бакенбард, грузен, бородат, в старомодных, с огромными стеклами, очках. Борода и очки могли быть и естественным, и суррогатным камуфляжем.
- В части, касающейся меня, - ответил я, - могу. А если нет, то что?
- Со вчерашнего дня, - сказал третий, - в ящике моего рабочего стола лежит постановление о вашем аресте, господин Шемякин. Несколько убийств, разбойное нападение, шпионаж, участие в поджоге, переход государственной границы под чужим именем... Достаточно поводов, чтобы прокуратуре задуматься о необходимости защитить от вас конституционный порядок?
- Достаточно. Я не спрашиваю о ваших полномочиях. Но, как бы это сказать поделикатнее... У меня, знаете ли, вызывают сомнения мои собственные полномочия. Подобными согласованиями в этой стране, мне кажется, занимается исключительно господин Дубровин, не так ли?
- Так, - сказал бородатый очкарик.
- Тогда отчего разговор со мной?
- Контакт с Дубровиным утрачен.
- Что значит - утрачен?
- Это значит, что его больше нет... Приехали.
Он не оставил мне времени уточнить: нет Дубровина или нет контакта с ним? Водитель притормозил, перегнулся через меня и открыл дверцу. Предупредительно помог развернуть трость, когда я вытаскивал её. Они высадили меня против виллы Бургеров, отъехали на два десятка метров, уперлись в огромную, бесцветную в темноте "Вольво" и погасили габаритные огни. Бородатый очкарик в развалку, словно у него болели ноги, перебрался в "Вольво", и машина ушла.
У "девятки" двигатель работал. Они грелись. И собирались ждать.
Марина всплеснула руками и прижала ладони к губам, увидев мое лицо. Я спрятал трость за спину.
- Предъявить паспорт или сослаться на особые приметы? - спросил я.
- Да нет, все в порядке, опознаю и по битой роже. И не прячь костыль! Нога поражена ножевым, я знаю... Ты с таким конвоем подъехал! Лучшая идентификация. Я в окно наблюдала.
- Ты же их подослала. Разве не так? Большая шишка?
- Даже слишком. Для тебя. Таких не подошлешь, они сами приезжают. Но очень редко... Не думала, что он пожелает взглянуть на такую знаменитость как Бэзил Шемякин, авантюрье из Евразии... С тобой обошлись как с руководителем операции. По этим почестям можно заключить, что дела наконец-то пошли у тебя на лад?
- По вашей раскованности, мадам, можно заключить, что Рауля нет дома?
Она посмотрела мне в глаза. Я развел руками: капитулирую. И почувствовал недоброе. Наши свидания обычно развивались в обратном порядке - разговоры и колкости в конце.
Марина провела меня через гостиную к лестнице на второй этаж, подставив плечо, помогла подняться, в спальне усадила перед трюмо и выдвинула ящичек с кремами и мазями. Я закрыл глаза, отдаваясь ласке её пальцев. И тут же открыл, оглянулся.
- Если не ошибаюсь, это односпальная кровать? - спросил я.
- Мы с тобой умещались и на меньших лежаках.
- Марина, а где спит Рауль?
- По соседству. Там, где тебя уложили после побоища на шоссе у Керну.
- И...
- Рауль Бургер и Дечибал Прока любовники. Даже больше. Они семья. С флотских времен. В экипажах, особенно гвардейских, такое случается. Море, знаешь ли, дальние походы, долгие беседы, боевое братство и все такое... Кстати, Толстый Рэй того же голубого цвета, как и вся его банда. Странно, что они состоялись в контрабанде, а не в шоу-бизнесе...
- И ты...
- И я. Лесбиянка в чистом виде, - сказала она, разворачивая меня к зеркалу.
- Откровенность за откровенность. Признаюсь, и я не безгрешен. Я неисправимый лесбиянец. Меня всегда интересовали женщины.
- Даже слишком... А теперь потерпи, минут пять, - сказала она. Сделаю тебя негром. В приличном месте, где зажигают лишь свечи, сойдет. Положи руки на столик, я выкрашу их тоже... Нет, ладони не поворачивай, они у негров с изнанки светлые. Забыл?
Я - в негритянском гриме - и Марина - без макияжа - постояли у кроватки дочери. Утиный носик, линия пухлых губ и высокие скулы напомнили мне папу. Что бы он сказал? Господи, я ничего, совершенно ничего умилительного или особенного не чувствовал, кроме нежности и удивления чем-то хорошим, столь редко случающимся в моей жизни. Что тут скажешь? Красивый здоровенький ухоженный ребеночек, наше родимое дитя андерграундского, выражаясь выспренно для прикрытия адюльтера, морганатического брака.
Полагалось что-то сказать, и я высказался насчет того, что мы произвели на свет божий достойный образчик в целом удовлетворительно развивающейся породы. И добавил, что если сравнивать с растительным миром видимо, породы гидропонной, с воздушными корнями. Ибо где же та почва, в которой её, Марины, и мои корни?
Марина сказала, что так и должно быть, все нормально, что бы я там ни болтал. Ведь все нормально у нас, не так ли?
- Давай ещё разок убедимся в этом прямо сейчас, - предложил я.
Я обнял Марину, чувствуя её всю, всю, от шелковистых рыжих волос и шеи, с едва приметной рисинкой-бородавкой на изгибе у левой ключицы, до пальцев ног, на которых она приподнялась, чтобы только прикоснуться губами к раненой мочке уха.
Потолстевшая Мурка заглянула в спальню, выгнула спину и запустила когти в ковер.
- Брысь! - сказала Мурке Марина, отталкивая меня.
Она придирчиво оглядела мои свитер, джинсы и деревенской вязки носки. Махнула рукой: там, куда нам ехать, в полумраке сойдет. Наверное, мою африканскую внешность вытягивал на нужный уровень эксклюзивный аксессуар трость с мельхиоровым набалдашником.
Старший не поленился выйти из "девятки", чтобы открыть Марине дверцу. Едва я сел следом, младший носитель белесых бакенбард, не спрашивая, куда рулить, мягко и споро переключая скорости, словно на гонках, за несколько секунд разогнал машину до ста с лишним километров.
Когда мы продвигались между столиками через темный зал джаз-клуба гостиницы "Палас" за метрдотелем, освещавшим ковер под ногами крохотным фонариком, вступило банджо. Сдавший ему импровизационный черед ударник, не сумев притормозить вовремя, так и въехал с шипением своих тарелок в ритм зазвеневших струн. Попрал закон жанра, в котором все одновременно - и шаманы товарищества, и единоличники, так что соваться в чужую долю игры заказано. Но попрал так легко и удачно, что некоторые зааплодировали, а струнник кивнул.
- Это кто такие? - спросил я метрдотеля, когда он усадил нас очень хорошо, близко к задымленной эстраде и так, что мы видели слабо освещенный вход и всю темноту вокруг, нашпигованную язычками свечей.
- Группа "Балтия-джаз" называется, достаточно понуро играют...
- Понуро? - переспросила Марина.
- Ну, да, мадам. Иначе не скажешь, - ответил он, выключая фонарик, а когда чиркнул зажигалкой над свечой на нашем столике, она высветила ироничную улыбку профессионала. - Сейчас пришлю официанта...
Марина заказала нам обоим бурбон.