Шлайн жестом велел высунуться побольше. Не хотел, чтобы слушал наш арестант.
- Насчет превышения полномочий и путаной игры с калининградскими джентльменами удачи. Помнишь заседание в представительстве, на котором Вячеслав Вячеславович давал отповедь тебе, а заодно и мне при попустительстве Дубровина? Дураков учить полагается... Я прижал Воинову, припугнул слегка, и в Москву поехало от неё то, что принято называть телегой. Ну, а вчера твой толстый бандит преподнес на блюдечке с голубой каемочкой дополнительный повод угробить Дубровина. Я имею в виду блеф с подменой генерала тобою... Так что не думай, будто я только и делал, что прохлаждался с Марикой.
Ефим рассмеялся.
Я подумал, что Дубровина он угробил не из-за сомнительных игр и уж подавно не из-за проблематичного намерения выдать меня бандитам в заложники вместо Бахметьева. За намерения не судят. Уничтожал он Дубровина из-за Марики. Замазывал провал явки и предательство Велле, удерживал на плаву отца безногой пассии.
- При чем здесь Марика? - сказал я.
Он опять рассмеялся.
- А при том... Исполняющим обязанности Дубровина назначили меня. Теперь задержусь здесь. Впрочем, как знать, может, и ты?.. Воинова докладывала, как ты похаживаешь к этой, как ее... Бургерше. Интересное может оказаться направление. Оставайся, а?
Я перехватил взгляд бородатого очкарика из-за затемненных стекол "Вольво". Он едва приметно кивнул и улыбнулся. Просто так. Воспитанный человек, европеец.
- Ты приготовил оборудование, Ефим? - спросил я, отворачиваясь.
- Знаешь-ка, вылези на волю. Я Чико хорошо пристегнул. Не убежит.
Я вышел, поставив двери "Опеля" на блокировку.
- Все, что просил, - сказал Ефим. - Любезность местных. Они готовили. В багажнике спортивная сумка с кодовым замочком. Набери дату своего рождения... Но разговор с Чико затеешь только перед самым, самым... Понял? Как документ-то выглядит на твой вкус?
- Хорош, как настоящий бумеранг, - сказал я.
- Какой ещё бумеранг? - спросил Ефим. Он сожалел, что притиснут между машиной и леерным ограждением. Явно хотел пробежаться по скользкой палубе. Все-таки волновался. Но и не отменял, имея теперь полноту власти, моей затеи. Я представлял, как трудно ему дается этот риск. Мне бы на его месте, может, и не дался. Ефим ставил на кон свое будущее.
...На островном грейдере "Опель" пришлось придержать. Белую дорогу переходили кабаны. Торжественно семеня, тряся мохнатыми загривками, они неспешно ныряли в орешник. Сначала крупный самец с клыками, за ним остальные, по росту. Мы пересекали остров Сааремаа с востока на запад. Промелькнула громадина старинной крепости. Шоссе перешло в грунтовку. До мыса Сырве оставались считанные километры.
Ефим распорядился притулиться к обочине. Другие две машины приткнулись вплотную. Народ поочередно и, как кабаны, цепью потянулся в сырой, испещренный пятнами сверкающего снега березняк по нужде.
Я открыл багажник "Опеля" и расстегнул молнию сумки. Проверил взрывное устройство на реакцию от кнопки дистанционного управления. Сработало. Перебросил тумблер подслушивающего устройства, передача шла. Опробовал присоски. Липли. Открыл пластиковый футляр снайперского прицела. На месте. Прощупал меховой чехол, в котором лежала разобранная "Галил". Застегнул молнию на сумке.
Когда я захлопнул багажник, Рум, обернувшись на заднем сиденье, посмотрел на меня сквозь запотевшее стекло. Я оголил запястье с "Раймон Вэйл". Он понял: контакт позже...
Западный ветер пахнул морем. До двенадцати оставалось семь минут.
Ефим Шлайн уже несколько раз обежал все три машины. Выходил на очередной круг.
Из "Линкольна" никто не появлялся. Над крышей роскошной тачки слегка раскачивался длинный прут антенны. Играли Гершвина для десанта или для капитана Бургера на подводной лодке "Икс-пять"?
Мимо проскочил пикап "Рено" с торчавшей из полуоткрытых створок кузова лестницей. Красная лента крутилась над шлейфом серой грязи, летящей из-под колес. Передвижная радиостанция Ге-Пе выдвигалась на позицию.
Ефим Шлайн рубанул рукой: по машинам...
"Опель", "Вольво" и "Линкольн" встали шеренгой на щебенке раскрошенного ветрами, дождями и снегами галечника. С одной стороны место обрамляла пожухлая прошлогодняя трава берегового косогора, а с другой мягкий прибой, шелестевший ритмично и ровно, словно метроном. "Рено" виднелся метрах в двадцати дальше, под обтрепанными елями, тянувшими над ним все свои ветви в одну сторону.
На расстоянии с километр, в море, угадывалась коричневая масса какого-то островка. От него, расправляя усы бурунов, по стальному морю шли два пустых, не считая мотористов, катера с надувными бортами. Когда мощные моторы "Джонсон" были выключены, прибой мягко приподнял и вынес посудины на гальку.
Посадкой распоряжался бородач на ватных ногах.
Из "Линкольна" вывалились двое в меховых пальто и шляпах, закутанные шарфами. На одном поверх плеч, словно бабья шаль, топорщился клетчатый плед.
На крыше кузова "Рено" возник наблюдатель с биноклем - в вязаном с глазницами колпаке, натянутом до подбородка.
В первом катере отправлялись Ефим и два москвича, каждый в связке наручниками: один - с Вячеславом Вячеславовичем, второй - с лефортовским сидельцем. Сидельца теперь я смог разглядеть: морщинистый сморчок, коротковатый, по виду не в себе от испуга, птичка низкого полета.
Во второй катер загрузились пара в мешковатых пальто, прятавших носы за шарфами, я с Румом в связке наручниками и - замыкающим - бородач. С тяжелой сумкой и Румом я едва перетянул раненую ногу через толстый резиновый борт.
"Джонсоны", поставленные на реверс, легко стащили с берега катера и перебросили за пологий прибой. Две-три минуты галопировали на зыби. Шли на островок, оказавшийся полуостровом, соединенным с берегом, откуда мы отошли, узкой каменистой косой. Мы просто пересекали залив.
Стрелка представляла собой километровый дикий пляж, над ним тянулся почти лысый бугор, с которого, наверное, выдувало любые растения, кроме корявого кустарника и карликовых елей. Я прикинул расстояние от места, где мы высадились, до зарослей - около пятидесяти метров. Подходило.
Жирная полоса пролитого мазута делила стылый утрамбованный пляж в середине - от прибоя и до песчаной кручи бугра. В двухстах метрах от полосы с юга и севера были прочерчены ещё две такие же. Надо понимать, исходные позиции, с которых группы обмена начнут сближение к срединной полосе. Солнце не слепило ни одну, ни другую сторону. Приятно пригревало сбоку.
Парочка из "Линкольна" ушла к срединной линии и закусывала, стоя там, бутербродами, запивая их чем-то из термосов.
Ефим отомкнул наручник на моем запястье, закрыл его на второй руке Рума, отдал мне ключ и кивнул, слегка пожав плечами. Это означало: пора, если настаиваешь, а мое дело с этой минуты сторона.
Москвичей и усаженных на гальку арестантов с руками, скованными наручниками за спиной, - Вячеслава Вячеславовича и лефортовского сидельца Ефим жестом отодвинул ближе к прибою.
Рум вдавился коленями в песок рядом со мной. Я поднял его и повернул спиной к остальным. В отличие от других арестантов руки в наручниках у него были на животе. Краем глаза я проверил позицию бородатого. Он внешне безучастно держался в стороне. Смотрел, как мотористы отводят катера от берега.
Я открыл молнию сумки. Распахнул на груди Рума куртку, трикотажную теплую рубашку и присосками прикрепил под сердцем взрывчатку, включил сенсор взрывателя. Оттянул эластичную ткань рубашки от воротника до правого плеча и приклеил микрофон. Грустная львиная морда глянула на меня с ключицы. Такую же татуировку носили я и Дитер. Вместе делали в сингапурском чайнатауне у Джонни-Два-Пальца, который ставил "печати" на курьерах, перевозивших черную валютную наличность в Джакарту.
Рум поежился на пронизывающем ветру. Я запахнул его одежки.
- Рум, - сказал я по-французски, - мой ход в том, чтобы обменять на Бахметьева тебя, а не Вячеслава Вячеславовича. Лефортовский сиделец не в счет. Пусть хоть бежит на все четыре стороны. Он ни этим, ни тем не нужен. Обуза и довесок. Вчера вечером, ты знаешь, я сунул тебе в нагрудный карман чек на предъявителя на получение со счета "Экзобанка" во франкфуртском отделении миллиона двести пятьдесят тысяч швейцарских франков. Чек этот обеспечен сданной в депозит наличностью за Бахметьева. Этот чек - твоя гарантия спасения и пропуск на Запад, домой.