— Я бы не советовал вам торопиться. Спайки в плевре рассасываются медленно. Ну что же, смотрите сами. К понедельнику приготовим вам документы. Дома сразу вызовите врача.
— Ну а у вас, Петр Андреевич, как дела?
— Давит маленько, протромбин, наверно, высокий, поял?
— Протромбин? М-м… Да… — Доктор вполголоса говорит сопровождающим его коллегам: — Здесь инфаркт миокарда, рубцевание идет хорошо. Так… Присядьте, Петр Андреевич.
— Все нормально, поял? На баян сажусь. Сходить бы на телевизор, фигурное посмотреть…
— Ну что же, попробуйте… Только не увлекайтесь… — и совсем уже тихо, коллегам: — Тут еще и аневризма в левом желудочке…
Петя пропустил «аневризму» мимо ушей. «Протромбин» он знает, «холестерин» знает, «аневризму» не знает.
Зато я слишком хорошо знаю это словечко. Отец лет пять ходил с аневризмой. Ходил, ходил — и сваливался, задыхался, хрипел, синел, и снова вставал, шел на службу. «Аневризма» стала нашим, семейным словечком, страшилищем, пугалом. Я понимал «аневризму» как язву в сердце, нарыв. Нарыв набухает, а лопнет — и амба, каюк. Отец мой не верил в свою «аневризму», ничуть ее не боялся. Он был у меня молодой, до шестидесяти не дожил. Поднявшись после очередной больничной отлежки, он не подчинялся предписаниям докторов. Он думал, что можно еще заставить сердце работать. Только надо гулять — сначала двести шагов, потом триста, потом километр — и все войдет в норму. Столько в нем было еще всяческой силы и жажды пожить, что он не поверил в болезнь, не согласился с нею, как тот грузчик в больничной курилке. Он думал, что если каждый день начинать с холодного душа (в первые три четверти жизни такая мысль ни разу не пришла ему в голову), то можно окрепнуть и закалиться и — разгрузка, разгрузка: кефирный день, яблочный день — погулять, похудеть и пожить наконец. А то все некогда было.
Однажды отец пошел в душ — и шумела вода, и шумела она и шумела. Мать слушала шум секущей холодной воды, мать знала, что значит отцовская аневризма и постоянно прислушивалась к отцу, стерегла, стояла на страже. Отец не знал, а мать знала. Она вдруг кинулась в ванную, будто звонок там прозвенел, — и опоздала. Отец был мертвый под душем…
Его хоронили на огромном, безбрежном, апокалипсическом городском кладбище. Артель могильщиков (такая же, как Петина артель на Шуваловском кладбище) — пьяные, голые по пояс, загорелые, с красными рылами мужики вырыли яму. Стандартную яму для стандартного покойника среднего роста. Но и тут мой отец не согласился — с болезнью не соглашался и со смертью не согласился: гроб в яму решительно не влезал. Могильщикам не хотелось рыть лишку, им хотелось покончить дело и выпить, но ничего не вышло у них — сколько они ни бились, покойник был нестандартный, не соглашался лечь в яму средней величины. Пришлось этим пьяницам снова взять в руки заступы…
Отец мой умер до срока, израсходовав смолоду жизненный ресурс, ничего не оставив на старость. Всю жизнь он трудился на производстве с энтузиазмом. Его безвременную смерть можно отнести за счет издержек энтузиазма.
Но Петя-то как схлопотал себе инфаркт с аневризмой? В теле его ни жиринки, в нравственном его облике не углядишь «ни грамма» энтузиазма. Петя доски стругает фуганком, циклюет паркет, стекла в рамы вставляет, приклеивает на стены обои, он любит «сшибить халтуру» и выпить, питает слабость, то есть, точнее сказать, проявляет активность по части женского пола. При этом он добрый семьянин, надежный кормилец и вообще добрый малый и собою пригож. Петя наш — оптимист, нервы у него крепкие, как манильские канаты, эмоции его по преимуществу положительные.
Но и отец мой тоже был оптимистом. Спокойный, покладистый был человек, компанейский. Вообще, я замечал, дольше живут и меньше болеют люди желчные, черствые, нетерпимые, — постоянно конфликтующие с порядком жизни, брюзжащие, нервные, несносные для компании, непьющие. Вся их жизнь вроде бы состоит из отрицательных эмоций, но они живут и живут. А добряки, выпивохи, эпикурейцы, оптимисты, светлые личности помирают без времени…
Покуда я размышлял о происхождении или, как выражаются медики, этиологии аневризмы, Петя рассказал еще одну новеллу из собственной жизни — с завязкой, концовкой, энергичным сюжетом и вполне определенной моралью. К этому Петиному рассказу сам собою просится заголовок:
Первую получку я когда получил, ну, после работы, взяли с ребятами две полбанки. Стакан один был на всех. Разлили, немножко не до краев получилось. Выпили. Добавлять не стали. Все же с первой получки! Надо домой. (Вот видите, Петя прежде всего семьянин. Ну, не прежде всего — сначала компания, но и о семье не забыл.)