Домой прихожу, все деньги на стол положил, все до рубля. Баба моя не глядит — шлея под хвост попала, унюхала, водкой все же несет от меня. Закуски, считай, никакой у нас не было, огурец один на всех да хлеб на занюшку. Ну ладно, она на меня зверем глядит, и я молчу. Она к столу подошла и деньги мои все на пол смахнула. Вот так вот наотмашь, поял? И на меня: глаза, говорит, налил. Я ничего — ладно, думаю, ага. Собрал все деньги, пересчитал, не завалилась ли куда трешка. В карман их положил, пальто надел, по Олега Кошевого дошел до угла. Там теперь молочная столовая, а было кафе-автомат. Захожу туда, «Старки» взял сто пятьдесят грамм, сосисок. Сел, сижу. Гляжу, мой тесть заходит в двери, ко мне пробирается. А людно было, после работы там всегда народу полно. Место такое. Я ему говорю: садись. Он сел. Я говорю, сколько брать. Он что-то такое мне начал, поял? Я говорю ему: брось. Пол-литра взяли «Старки», закуски, ну, чтобы ему закусить. Выпили, я говорю, пойдем в ресторан «Приморский». Он это туда-сюда, я говорю: брось ты! В общем, набрались. Ночью уже — не помню, как — домой явились, тесть вместе со мной тогда жил. Утром я просыпаюсь, с похмелюги рано всегда просыпаешься. Деньги собрал, что остались, положил на то место, куда всю получку ложил. Сам лег опять, в сон потянуло. На работу идти, проснулся, гляжу — денег нет. Баба взяла. С тех пор — все, амба! Больше на эту тему у нас с ней разговоров не было. Сообразила, поял, что к чему.
Ладно, послушали и эту Петину притчу. Может быть, так все и было, как он рассказал, а может быть, и не совсем так. Петя — автор собственной жизни, и режиссер и исполнитель заглавной роли. Сегодня вечером он наденет пижаму и пойдет на большую аудиторию в холл, где стоит телевизор, где мужчины стучат в домино. Глаз у него сегодня веселый, нахальный…
На нашем районном рынке торгует мочалкой Вася, малый лет сорока. Считают, что Вася — того, с приветом, чокнутый, но в глазах у Васи смышленость и, главное, — наглость, веселая наглость, нахальство. Вот как у нашего Пети! Вася торгует мочалками, надранными из рогож, пританцовывает за прилавком целыми днями, месяцами, годами и зазывает: «Мочала-борода, борода-мочала — дррр!» Рядом с ним стоят торговцы мочалками, растущими на кустах, мужчины в кепках, каждая из которых величиною с пресную лепешку-лаваш. Они торгуют мочалками молча, надменно, не снисходя до покупателя. Вася скоморошничает: «Мочала-борода, борода-мочала — дррр!»
— Але, Дачник! — Вот же неймется Пете, все он лезет, все пристает к старикам. — Ты пока здесь прокантуешься и картошку в Васкелове не посадишь. Нынче весна дружная, поял?
Картошка — больное место у Дачника. Чем ярче солнце в окошке, чем явственнее весна за окном, тем чаще и горше вздыхает он, сетует:
— Проваляюсь, картошка останется непосажена…
Но зачем бередить больное место, зачем наступать человеку на любимую мозоль? Зачем? Я не знаю.
— Тебе-то, Петя, какая забота о чужой картошке?
— Расхаживаться ему надо. Инфаркт быстрее рубцуется… А он лежит… Пойдем-ка, Дачник, на Невский проспект (так зовут в больнице лестничную площадку — место прогулок: «Невский проспект»)… Это анекдот такой есть. Один говорит другому, пойдем по бабам, а оба старые, доходяги, еле на ногах стоят. Тот говорит, пойдем. Если только ветру не будет…
— Тебе надо, ты и иди, — пыхтит Дачник. — Вон обряжайся в пижаму и дуй. А нам это не надо…
Усы в книгу уткнулся. Дачник закрыл глаза. И лучше бы Пете остановиться. Но для чего-то он продолжает. Для чего?..
— Я к одной заказчице пришел, симпатичная такая женщина, не старая еще, плаванием занимается. На кухне я ей ящик делал под раковину, стол там, в общем, гарнитур. Она мне говорит, поехали в лес за грибами. У меня, говорит, машина есть. Ну, я говорю, что нет, спасибо. Времени нет… А так баба фигуристая…
Петя опять подождал. Старики тяжело, обреченно молчали.
— Дело не в том, что такой темперамент, поял? Все от мужчины зависит. Женщина никогда не потолстеет, если мужчина около нее. Конечно, если он спит, как сурок, она жиром обольется. Женщина не должна высыпаться, всегда чтобы сонная ходила…
— Замолчите! — пронзительно вскрикнул усатый технарь. — Я вас прошу замолчать. Бубните свою глупость. Мне тяжело. Я себя плохо чувствую.
И Петрович вместе с Усами, заодно. В каждом поколении — своя круговая порука.
— Несет разное, стыдно слушать. Молодым бы, а нам уже все это стыдно слушать.
— От дает!.. Да я не просто так, чтобы что-нибудь сказать. Я знаю. Я ремонт у хирургов делал — гинекологов. Мы выпивали с ними. Они всерьез мне рассказывали, поял? Так и так, говорят. В атом главное, а не что-нибудь там такое.