— Эль, ты сейчас вся на нервах, — он ухватил жену за плечи и развернул к себе. — Я не хочу, чтобы с тобой и нашим ребенком что-то случилось из-за этого разговора. Ты же сама прекрасно знаешь, что ничем хорошим эта встреча не закончится. Ты снова будешь переживать, ты снова окажешься во всем виноватой.
Эля застыла в его руках и робко подняла глаза наверх.
— Мне нужно, Стас. Пожалуйста.
— Даже и не проси, — голос его стал жестким, и Эля даже вздрогнула от этого. Она с удивлением смотрела на мужа, не понимая этого тона. После той встречи в день Настиной помолвки он никогда не повышал в ее присутствии голоса, и уж тем более не говорил так с ней. Молчание затянулось и стало невыносимо-давящим. Стасу стало стыдно за свой порыв, но отпускать Элю на свидание к матери он просто не мог. Он с Виктором был на очной ставке и все еще живо помнил, сколько презрения было во взгляде и словах Кристины. Двое взрослых мужчин не смогли вынести на себе эту ненависть. А подвергать Элю с еще не родившимся малышом такому стрессу Стас совершенно не хотел. Он боялся как бы этот визит им обоим не навредил.
— Пожалуйста, — тихо прошептала Эля.
Стас чувствовал себя просто ужасно. Он никогда не отказывал Эле. Да и сейчас, когда она была беременной, отказать ей в чем-то было для него просто невозможно. Но в этот раз он просто не мог пойти на уступки. Может быть по прошествии некоторого времени, когда все уляжется, Эля поймет его, но сейчас поступить по другому он просто не мог.
— Это ради твоего же блага, милая. Прости, но я тебе не могу позволить. — И после небольшой паузы добавил. — И попробуй только поехать туда одна. Так и знай — накажу.
Эля не смогла не улыбнуться: Стас никогда на нее не злился и даже если он грозился наказать, как правило, это больше походило на поощрение. И все же перечить мужу она никогда не хотела — слишком доверяли они друг другу.
***
Серые стены комнаты для свидания действовали просто угнетающе. Тусклый свет нескольких ламп на потолке и лавки со стертыми от времени досками придавали комнате вид старинного каземата. Эля боязливо осматривалась, боясь заметить здесь тараканов или того хуже — крыс и мышей. Но ни тех и ни других в СИЗО не было, к ее величайшему облегчению.
Ждать пришлось не долго, и вскоре сотрудник ФСИН привел Кристину. Женщина уселась на лавку напротив дочери и смерила ее долгим уничтожающим взглядом, в котором ничего, кроме презрения, не читалось.
— Пришла, значит, — с холодной усмешкой процедила Кристина. — Вспомнила о матери.
— А я про тебя и не забывала, — как можно спокойнее ответила Эля, присев на скамью напротив.
— Ну посмотри теперь, посмотри… — с ехидным тоном произнесла Кристина. — Упрятала мать за решетку…
— Ты сама себя упрятала, — все же не сдержалась Эля, утратив свое спокойствие. — Своими же собственными действиями себя упекла сюда. Всю жизнь ты кого-то обвиняешь. Все вокруг тебе мешают, все тебя не любят… А ты сама? Хоть кого-нибудь ты действительно любила, кроме себя? Отца, меня, Рому?
— Вот как ты теперь с матерью разговариваешь, — усмехнулась Кристина.
— Ты перестала быть матерью в тот момент, когда насильно пыталась меня увезти на аборт. Когда твои громилы насильно пихали меня в машину. Когда мне пришлось уйти из дома. И уж конечно, когда ты пошла на этот чудовищный шаг, спрятав мою дочь и обманув всех, сказав, что она умерла. — Эля покачала головой. — И после всего этого ты еще можешь называть себя так? Одно то, что ты меня родила, еще не делает тебя матерью. Сколько детей-отказников в детских домах — и у них нет матерей. Мать дарит своим детям любовь и заботу, понимание, сочувствие.
Они сидели и смотрели друг на друга. Эля поразилась, насколько же может человек, совершивший столько всего ужасного и преступного, вот так просто, с гордостью и осуждением смотреть на нее. Во взгляде Кристины не было ни капли вины, раскаяния или сожаления. Она как и всегда чувствовала себя правой.
— За что? — тихо проговорила Эля. Ее голос срывался от обиды и боли. — За что ты так?
Кристина холодно захохотала, и от этого смеха Эле сделалось еще больнее.
— За то, что ты предала меня. Связалась с этим отребьем. — Каждое слово было словно пропитано ядом. Кристина сразу же переменилась в лице. Глаза ее гневно сверкали, лицо заострилось и в тусклом свете лампочек сделалось совсем уж устрашающим. А гневные повышенные интонации только сильнее подчеркивали всю ненависть, которую Кристина питала к дочери. — За то, что ты такая же, как и твой отец. За то, что вы все испортили всю мою жизнь.