Секундная пауза стоила мне толчка в спину, и теперь я прочувствовала на себе всю прелесть падения на разогретый мокрый пол. Вторая девчонка уже подлетала, желая наброситься с мелкой заточкой.
Не знаю, что испугало меня сильнее – самодельный кол из зубной щетки или же горящая ярость во взгляде итальянки. Но глядя в перекошенное злостью лицо, размытое поднимающимся паром, я протрезвела. Это не игра, не тренировка. Девки хотели убить меня, заколоть, как собаку, посмевшую укусить руку их хозяина.
Сердце болезненно сжалось от ужаса, легкие с шумом выпустили воздух. Боль, что заливала мою грудь отравляющей ртутью, заставила меня опомниться, за долю мгновения осознать, что этот долбанный мир не для слабаков, он постоянно хотел тебя убить.
Ударив по ногам девчонку с заточкой, заставив ее с визгом подскользнуться и распластаться на полу, я быстро развернулась и пяткой въехала прямо по лицу второй недоброжелательницы. От чувства, как сминается носовой хрящ, внутри все содрогнулось. Минус один противник, чей крик едва приглушала льющаяся из душа вода.
Вторая уже вновь готовилась наброситься, замахнулась заточкой, стоя на коленях, но я перехватила удар, крепко впилась в запястья. Сил у девки оказалось немало, она скалилась и рычала, не желая сдаваться. Пришлось резким движением ударить ее по лицу, что напоминало более пощечину. Мокрая кожа усилила звуковой эффект. Но неожиданный выпад ослабил хватку, что позволило завалить противницу и запрыгнуть на нее сверху.
Теперь злом горели мои глаза.
Удар, еще удар. Костяшки кулака раз за разом опускались на мягкое лицо, разрывая губы, щеки. Во мне горела неописуемая злость, и я не отказывалась от нее, наоборот, позволяла наполнять себя, туманить разум. Они напали на меня, напали на меня! Вдвоем, подкравшись со спины. Ну, и кто теперь жертва, а? Кто теперь жертва?!
Ослепленная яростью, я в последний миг заметила тень, подлетевшую со спины. Даже не расслышала ее приближение, а должна была – шлепали не босыми ногами, а тяжелыми каблуками. Угрожающие крики били в спину, пока чьи-то руки оттаскивали меня от девушки, чья рука уже не сжимала заточку. Только издалека я увидела следы крови, растекающиеся по полу, как они красной змеей уползали в сток.
А потом и мое лицо чуть не угодило в металлические прутья решетки, когда надзирательница грубо опустила, если не кинула, меня на пол. Острая боль вспыхнула на правой скуле, отрезвляя получше пощечины. Руки без церемоний скрутили, надевая наручники. Было больно, но об этом я слабо задумывалась, когда смотрела на девочек, чьи лица были измазаны кровью.
И это я сделала? На это способен раненный зверь, зажатый в угол? Неужели все оказалось правдой, и Гонсалес послал по мою душу? Но зачем? Зачем ему это, ведь он и так добился для меня наказания. Или же ему мало? Было мало того, что меня лишили четырех лет свободы, а его уязвленное эго желало расправы?
Похоже, мой адвокат оказался прав – Гонсалесу намеренно не сказали, в какую тюрьму меня посадят. А Рэйф начал рыть, мутить воду, пуская круги, которые коснулись рыбок итальянского бандита. И тогда мужчине не составило бы труда проследить за напыщенным индюком и приказать мелким псинам разодрать мне горло. Все так. И мне хотелось в это верить… Иначе, если все это подстроил сам Рэйф, чтобы я согласилась выкрасть для него алмаз… я ему глотку раздеру.
Но прежде… раздирать пришлось свою глотку от судорожного кашля, который накрыл меня днем. Ночь в карцере с мокрой головой, лежа на какой-то подстилке, которую и матрасом трудно назвать, вряд ли кому-то пойдет на пользу. Меня здесь заперли на двое суток. Без света и тепла, только с болью и отравляющими мыслями. Щека огнем горела, костяшки щипало не меньше. В такой обстановке невероятно обострялся слух, слышно было не только биение собственного сердца, но и шорохи за стенами.
Время тянулось невероятно долго. Угнетало, сводило с ума.
Один из наших ребят, из приюта, из нашей банды, так сказать, тоже сидел в тюрьме. Мы отмечали его выход год назад, слушая истории, которые казались приукрашенными. Да, они такими и были, но сейчас я думаю, а не прозвучат ли и мои истории нелепой выдумкой? Услышит ли их кто?
Да и кому рассказывать? Дух авантюризма сохранило несколько ребят, да и то, большинство из них сейчас сидит в тюрьме, другие же, наверное, взялись за ум. Либо повезло меньше.
Вот и я сижу в тюрьме на другом континенте. Вот и самый авторитетный из нас уже кормит червей…
Сэм, как же так?..
По щекам текут слезы, разъедая солью открытую рану. А мне все равно. Просто сижу, обняв ноги, и плачу, уткнувшись лбом в колени. Я не хочу заканчивать так, не хочу умирать, не хочу жить взаперти, в темноте, как собака. Собаки и то живут лучше. Их любят. А те, кого не любят, вольны и свободны. Я же – ни то, ни другое. Я псина из приюта, которую содержат в клетке для блага общества. Не хочу погибать так – загрызут либо другие собаки, либо время.
Может, и к лучшему, что меня посадили в карцер. В привычной среде обитания от меня бы и мокрого места уже не осталось, это я понимаю, когда надзирательница ведет меня по коридору. От света до сих пор режет глаза, но, проходя мимо закрытых камер, я вижу острые взгляды-копья. Теперь на меня смотрят не с насмешкой, а с желанием убить.
Не высовываться, не нарываться – простые, казалось, правила. Но пришлось их нарушить, чтобы мой дух не ушел вместе с водой по сточным трубам. И теперь я для местных мадам не забавная обезьянка с другого континента, а псина, которая посмела напасть на них.
От кровожадных взглядов страшно, но куда сильнее меня одолевает злость. Холодная, как январский ветер, леденящая душу и взгляд, которым я встречаю Рэйфа в комнате свиданий. Он видит, что случилось с моим лицом, и дело даже не в синяках, а настрое. От его снисходительной улыбки меня трясет, да так, что приходится сжать кулаки и стиснуть челюсти, чтобы сохранять подобие спокойствия.
– Ну?
В ответ только шумно выдыхаю, от ярости трепещут ноздри. Этот мир опасен не только из-за уголовников за решетками, но и из-за мудаков со слащавой улыбкой и офшорскими счетами. Опасен для таких, как я – безвластных, потрепанных жизнью людей, у которых осталась разве что гордость и упрямство.
– Вытаскиваешь меня сегодня, и считай, камень у тебя в кармане.
Tesoro – милочка (ит.)
Staniera – иностранка (ит.)
Hai visite – к тебе пришли (ит.)
Hai 10 minuti – у вас 10 минут (ит.)
====== – 3 – Viva la Italia ======
Ну… чисто технически все условия негласного соглашения были выполнены. Не через сутки, а через двое. Не с подписью о согласии со статусом свободного человека, а с инъекцией сильнодействующего транквилизатора. Не при параде к шикарному Lamborghini, а в мешке на катафалке.
Удобства по высшему разряду. Да… нет, и самое ироничное, что эти вещи уже не воспринимались оскорблением или чем-то из ряда вон выходящим. Может, тому виной три месяца в тюрьме и принудительные уроки итальянского языка, но к миссии по освобождению я отнеслась философски. За минувшую неделю произошло столько событий, что психика в попытке защитить последние нервные клетки отключила функцию паники.
Куда более забавно, что, вспотев, как собака, в этом мешке, мне-таки пришлось сесть в дорогую иномарку. Вот здесь и возникло чувство неловкости, растерянности. Когда ты стоишь посреди пустой трассы в поздний час ночи, грязная и неотесанная, и тебе необходимо сесть рядом с человеком, который сиял чистотой и лоском. Глупо. Нужно вести себя более уверенно. Но богачи с детства заставляли меня ежиться и стыдиться собственного положения.
Повезло в другом – воняла я, конечно, еще как, но терпеть это пришлось незнакомцу, который выступал в роли водителя и… курьера. Получите, распишитесь, вот ваш товар в мешке. Ну естественно, стал бы мистер Адлер… ладно, рассуждать об этом – время тратить.
Куда мы ехали – один черт, я даже не спрашивала, просто втиснулась в угол на заднем сидении и смотрела в окно. Как бегут огни. Проносятся домики. Красивые милые домики.