В этом тексте пока еще нет — оно напрашивается, но появляется у Шмитта позднее — слова «интенсивность». Именно это слово и связанный с ним ход мыслей Шмитт, утверждал Моргентау, заимствовал у него. В «Понятии политического» 1932 г. Шмитт пишет: «Смысл различения друга и врага состоит в том, чтобы обозначить высшую степень интенсивности соединения или разделения, ассоциации или диссоциации...».[822] Это действительно центральный тезис, и вопрос о том, откуда он его взял, весьма важен. Немало исследователей в наши дни согласны с Моргентау, в том числе и У. Шойерман, автор новаторских изысканий о взаимовлиянии двух мыслителей. Иной точки зрения придерживается О. Ютерсонке, который находит то же понятие интенсивности у современников Шмитта, немецких юристов Дж. П. Гольдшмидта и К. Бильфингера, полузабытых в наши дни, а также — что всего важнее — у знаменитого немецкого правоведа предшествующей эпохи Георга Йеллинека.[823] Он считает, что вопрос о том, кто на кого больше воздействовал, по сути, неразрешим, и часто разговор о том, как Моргентау повлиял на Шмитта, служит лишь началом для разговора о том, как Шмитт повлиял на Моргентау. Конечно, вопрос о правильном размещении «Понятия политического» в контексте исторически значимых интеллектуальных влияний обойти невозможно. Но есть ведь еще и контекст собственного творчества Шмитта!
Элен Кеннеди считает, что «Понятие политического» надо рассматривать в связи с «Учением о конституции», хотя в первом в центре внимания оказываются конфликты, а во втором — порядок. Шмитт в этих сочинениях говорит не о разном, но об одном и том же, только с разных сторон. «Понятие политического» не концентрируется исключительно на войнах и революциях, предметом Шмитта является то же политическое единство, что и в «Учении о конституции». Только в этом последнем подчеркивается спаянность этого единства, а в первом рассматриваются проблемы его фрагментации.[824] Несмотря на то, что здесь есть пространство для споров и уточнений, методологически она рассуждает совершенно правильно. Только надо добавить еще, что «Понятие политического», хотя и написано после второго издания «Парламентаризма» и практически одновременно с «Учением о конституции», находится также в ряду других важных работ Шмитта, которые чуть реже привлекают к себе внимание: работ по международному праву. Рассуждения Шмитта о политическом единстве, суверенитете (как возможности объявить чрезвычайное положение), территориальном самоопределении народа и т. п. рождались не в нормальных условиях страны, обладавшей полнотой суверенитета над своей территорией, а в ситуации неустойчивой и тревожной.[825]
Международное положение Германии в 20-е годы было сложным, последствия поражения в мировой войне давали о себе знать.[826] Так, например, до середины 20-х гг. продолжался так называемый «Рурский конфликт». На Германию по Версальскому мирному договору была возложена обязанность платить огромные репарации, причем вопрос о репарациях, как писал Шмитт уже после Второй мировой войны, в «Номосе земли», был единственным вопросом, который рассматривался в связи с необходимостью наказать Германию как агрессора. Задержка с выплатой привела к франко-бельгийской оккупации демилитаризованной Рейнской области в 1921 г. и в 1923 г., причем в последнем случае были заняты столь обширные территории, что это вызвало взрыв негодования в Германии и акции пассивного гражданского сопротивления. «Почему Версальский договор не дает результатов? — писал в те годы в докладе для Фонда Карнеги французский германист Анри Лихтенбергер. — Немцы и те, кто их поддерживает, говорят, что он невыполним. Французы возражают, утверждая, что это немцы решили сделать его неэффективным. Возможно, в реальности есть двоякого рода препятствия выполнению статей [Версальского договора] о репарациях. У одних немцев преобладает отчаяние, у других — злая воля, а у многих, быть может, к отчаянию и злой воле примешивается еще какое-то сложноопределимое чувство».[827] Все расчеты держав-победительниц строились на том, чтобы сломить «злую волю» немцев, продолжал Лихтенбергер, но вместо этого у них возникли отчаяние и озлобление. — Это, конечно, лишь одно из бесчисленных свидетельств такого рода. Критическое положение Германии в 1923 г. усугублялось чудовищной инфляцией, не в последнюю очередь вызванной катастрофическим положением в экспортных отраслях промышленности и необходимостью поддержать рабочих, сепаратистскими выступлениями в немецких землях.
824
Kennedy E. Constitutional Failure: Carl Schmitt in Weimar. Durham, NC: Duke University Press, 2004. P. 98.
825
Еще один способ помещения «Понятия политического» в контекст собственного творчества Шмитта — попытка подойти к нему с точки зрения «Теории партизана», предпринятая не так давно Габриэлой Сломп. В книге «Карл Шмитт и политика вражды, насилия и террора» она доказывает, что Шмитт вовсе не был так уж привержен к государству (в особенности к «вестфальскому государству», то есть вписанному в систему международно-правовых регуляций, сформировавшихся на основе Вестфальского мира). Она полагает, что именно в партизане Шмитт усматривал того, кто способен к порождению новой политической формы, которая заместит собой государство. См.: Slomp G. Cari Schmitt and the Politics of Hostility, Violence and Terror. Houndmills etc.: Palgrave Macmillan, 2009. P. 78 ff.
826
См. всжатомобзоре: ПавловH. В.ВнешняяполитикаВемарскойреспублики (1919—1932) // www.mgimo.ru/study/faculty/mo/keuroam/docs/210929.
827
Lichtenberger H. The Ruhr Conflict: A Report. Washington: The D. C. Carnegie Endowment, 1923. P. 15.