Это так потому, что агрессия между государствами очень непохожа на агрессию между индивидами. Использование насилия между государствами должно быть публичным, и хотя не существует международной полицейской силы, маловероятно, что раздор между агрессором и его жертвой останется их частным делом, как это могло бы произойти в случае убийцы или вора в отсутствие полиции. Начать войну даже для сильнейшей державы — значит пойти на большой риск в отношении последствий, которые редко предсказуемы с обоснованной уверенностью. С другой стороны, из-за неравенства государств не может быть устойчивой уверенности в том, что соединенная мощь тех, кто стоит на стороне международного порядка, обязательно превзойдет силы агрессоров. Следовательно, организация и использование санкций сопряжены с огромным риском, и угроза их мало что добавляет к естественным сдерживающим факторам. На фоне этих совершенно других фактов, международное право развивается в форме, совершенно отличной от формы внутригосударственного права. Если бы не было организованного подавления и наказания преступности, среди населения современного государства можно было бы ожидать постоянного насилия и воровства; но в истории государств разрушительные войны перемежаются долгими годами мира. Эти годы мира ожидаемы только рационально, учитывая риски и угрозы войны и взаимные нужды государств; но годы мира стоят того, чтобы регулировать их с помощью правил, которые отличаются от правил внутригосударственного права, среди прочего еще и тем, что не обеспечивают их проведения в жизнь каким-либо центральным органом. И все же о том, что требуют эти правила, мыслят и говорят как о чем-то обязательном; существует общее давление, направленное на соответствие этим правилам; утверждения и допущения базируются на них, и полагается, что их нарушение оправдывает не только настоятельные требования компенсации, но и репрессалии и контрмеры. Когда этими правилами пренебрегают, это делается не на том основании, что они необязывающие; вместо этого, делаются попытки скрыть факты. Можно, конечно, сказать, что такие правила эффективны лишь до тех пор, пока они касаются таких проблем, из-за которых государства не расположены сражаться. Это может быть так, и может негативным образом сказаться на важности системы и ее ценности для человечества. И все же уже установленное показывает, что из необходимости организованных санкций во внутригосударственном праве, с его структурой физических и психологических фактов, невозможно вывести простое заключение, что без этих санкций международное право, в его совершенно иных фактических обстоятельствах, не налагает никаких обязанностей, не «обязывает» и, как следствие, не заслуживает названия «право» [109].
3. ОБЯЗАННОСТИ И СУВЕРЕНИТЕТ ГОСУДАРСТВ
Великобритания, Бельгия, Греция, Россия имеют права и обязанности в соответствии с международным правом и, таким образом, являются его субъектами. Это произвольный пример государств, о которых обычный человек думает как о независимых, а юрист признает их «суверенными» [110]. Одним из наиболее постоянных источников замешательства насчет обязательного характера международного права была трудность, чувствующаяся в принятии или объяснении того факта, что государство, являющееся суверенным, может также быть «связано» международным правом или иметь обязанности в согласии с ним. Эта форма скептицизма, в некотором смысле, более сильная, нежели отрицание того, что международное право не обязывает, поскольку не имеет санкций. Ибо, если однажды международное право будет укреплено системой санкций, то это будет ответом на это отрицание. Но настоящее возражение базируется на радикальной несовместимости, о которой говорится — или чувствуется, что она существует, — в концепции государства, одновременно суверенного и являющегося субъектом права.
Исследование этого возражения включает критический разбор понятия суверенитета, прилагаемого не к законодательной власти или какому-то другому элементу или лицу внутри государства, а к самому государству. Когда слово «суверен» появляется в юриспруденции, всегда есть тенденция связывать с ним идею лица над законом, чье слово закон для его подчиненных подданных. Мы видели в ранних главах этой книги, каким плохим руководством является это соблазнительное понятие для структуры внутригосударственной правовой системы; но оно было даже более важным источником замешательства в теории международного права. Конечно, возможно думать о государстве так, словно оно разно видность Супермена — Существо, по сути своей беззаконное, но являющееся источником права для своих подданных. С шестнадцатого столетия и далее символическое отождествление государства и монарха («L'etat c'est moi»), возможно, поощряло эту идею, которая была сомнительным вдохновением многих политических теорий, так же как и правовых. Но для понимания международного права важно разрушить эти ассоциации. Слово «государство» не есть имя некоторой персоны или вещи, по сути или «по природе» своей находящейся вне закона; это способ отсылки к двум фактам: во-первых, что население, проживающее на определенной территории, живет при той форме организованной власти, которая обеспечивается правовой системой с характерными для нее структурой законодательного органа, судами и первичными правилами; во- вторых, что эта власть обладает не ясно определенной степенью независимости.