Слово «государство», конечно, имеет свою значительную область неопределенности, но то, что было сказано, вполне раскрывает его центральный смысл [111]. Государства, такие, как Великобритания или Бразилия, Соединенные Штаты или Италия и т. д., обладают очень большой степенью независимости и от правового, и от фактического контроля со стороны каких-либо властей или лиц вне их границ и выступают как «суверенные государства» в международном праве. С другой стороны, отдельные государства, являющиеся членами федерального союза, такого, как Соединенные Штаты, подчинены во многих отношениях авторитету и контролю федерального правительства и конституции. Однако, независимость, которую сохраняют даже эти федеративные государства (штаты), велика по сравнению с положением, скажем, английского графства, по отношению к которому слово «государство» («штат») вовсе не используется. Графство может иметь местный совет, исполняющий в своей области некоторые функции законодательного органа, но его скудные полномочия подчинены власти парламента, и, за исключением определенных незначительных аспектов, территория графства подчинена тем же законам и правительству, что и вся остальная страна.
Между этими крайностями существует множество различных типов и степеней зависимости (и, таким образом, и независимости) территориальных единиц, обладающих организованным правительством. Различные колонии, протектораты, сюзеренитеты, подмандатные территории, конфедерации предоставляют увлекательные проблемы для классификации. В большинстве случаев зависимость одной единицы от другой выражается в правовых формах, так что то, чем является закон на территории зависимой единицы, будет по крайней мере в определенных вопросах, полностью зависеть от законотворческой деятельности в другой единице, от которой зависит первая.
В некоторых случаях, однако, правовая система зависимой территории может не отражать своей зависимости. Это может случиться, если она лишь формально независима, и на самом деле через марионеток управляется извне, или же потому, что зависимая территория имеет реальную автономию в своих внутренних, но не внешних делах, и ее зависимость от другой страны во внешних делах не нуждается в закреплении в ее внутреннем праве. Зависимость одной территориальной единицы от другой в этих различных видах не является, однако, единственной формой, в которой ее независимость может быть ограничена. Ограничивающий фактор может быть не властью или авторитетом другой такой единицы, а международной властью, влияющим на единицы, которые одинаково независимы друг от друга. Можно представить множество различных форм международной власти и, соответственно, много различных ограничений независимости государств. Возможности включают, среди многих других, мировую законодательную власть по модели Британского парламента, обладающую не ограниченными правом полномочиями регулировать внутренние и внешние дела всех; федеральную законодательную власть по модели конгресса, с правовой компетенцией заниматься лишь оговоренными делами или с компетенцией, ограниченной гарантиями особых прав составляющих единиц; режим, при котором единственная форма правового контроля состоит из правил, общепринятых как приложимые ко всем; и, наконец, режим, при котором единственная признаваемая форма обязанности является контрактной или самоналагаемой, так что независимость государства правовым образом ограничена лишь посредством собственного акта.
Полезно рассмотреть этот спектр возможностей просто потому, что осознание, что существует много возможных форм и степеней зависимости и независимости, — это шаг по направлению к ответу на утверждение, что поскольку государства суверенны, они «не могут» быть подчинены международному праву или быть связанными им, или «могут» быть связаны лишь некоторой специфической формой международного права. Ибо слово «суверенность» означает здесь не более чем «независимость»; и, как и последнее, определяется негативно (negative in force): суверенное государство — это государство, не являющееся объектом определенных форм контроля, и его суверенность — это та область поведения, в которой оно автономно. Некоторая мера автономности привносится, как мы видели, простым смыслом слова «государство», но утверждение, что автономия «должна» быть неограниченной или «может» быть ограниченной лишь определенного типа обязательствами, является в лучшем случае утверждением требования, что государства должны быть свободными от всех других ограничений, и в худшем — не подкрепленной разумными доводами догмой. Ибо, если в действительности мы находим, что среди государств существует данная форма международной власти, суверенитет государств в некоторой степени ограничен, и он присутствует лишь в той мере, в какой это позволяют правила. Следовательно, мы можем лишь знать, какие государства суверенны, и в какой мере они суверенны, когда мы знаем, каковы эти правила. Так же как мы можем знать, свободен ли англичанин или американец и какова степень его свободы только тогда, когда знаем каково английское или американское право. Правила международного права действительно неопределенны и противоречивы во многих отношениях, так что сомнений насчет области независимости остается для государств гораздо больше, нежели сомнений насчет степени свободы гражданина в рамках национального права. Тем не менее эти трудности не подтверждают аргумент a priori, который пытается вывести общий характер международного права из абсолютной суверенности, которая принимается безотносительно к международному праву, как нечто принадлежащее государствам.