Стоит заметить, что некритическое использование идеи суверенитета распространило подобное замешательство в теории и внутригосударственного, и международного права, и в обоих случаях требует аналогичных коррективов. Под ее влиянием нас вели к убеждению, что в каждой национальной правовой системе должен быть суверенный законодатель, не подчиненный никаким правовым ограничениям, так же, как и к убеждению, что международное право должно быть определенного характера, поскольку государства суверенны и не подлежат правовым ограничениям, кроме как самими установленным. В обоих случаях убежденность в необходимом существовании не ограниченного правом суверена предрешает вопрос, на который мы можем ответить, единственно лишь изучая действительные факты. Вопрос для внутригосударственного права таков: каковы пределы высшей законодательной власти, признаваемой в этой системе? Для международного права: какова максимальная область автономии, которую допускают для государств правила?
Таким образом, простейший ответ на настоящее возражение заключается в том, что оно переворачивает порядок вопросов, подлежащих рассмотрению. Нет способа узнать, какой суверенитет имеют государства, пока мы не узнаем, каковы формы международного права и являются они или нет просто пустыми формами. Большинство юридических дебатов были запутанны, поскольку игнорировался этот принцип, и полезно рассмотреть в свете этого те теории международного права, которые известны как «волюнтаристские» или теории «самоограничения» [112]. Они пытаются примирить (абсолютный) суверенитет государств с существованием обязывающих правил международного права, трактуя все международные обязанности как самоналагаемые, подобно обязательствам, которые возникают из обещания. Такие теории в международном праве являются двойниками теорий общественного договора в политической науке. Последние искали объяснения тому факту, что индивиды, «по природе» свободные и независимые, связаны, однако, внутригосударственным правом, трактуя обязанность повиноваться закону как возникшую из договора, который связанные им индивиды заключили друг с другом и в некоторых случаях со своими правителями. Мы не будем рассматривать здесь ни хорошо известные возражения против этой теории, когда она воспринимается буквально, ни ее ценность в качестве поясняющей аналогии. Вместо этого мы выведем из ее истории троякий аргумент против волюнтаристских теорий международного права.
Во-первых, эти теории не могут полностью объяснить, каким образом известно, что государства «могут» быть связаны лишь самоналагаемыми обязательствами или почему этот взгляд на их суверенность следует принимать в предварение любому исследованию действительного характера международного права. Есть ли еще что-либо, говорящее в пользу этого представления, кроме как того, что его часто повторяли? Во- вторых, есть нечто несовместное в аргументе, разработанном, чтобы показать, что государства, по причине их суверенности, могут быть подчинены или связаны лишь правилами, которые они сами наложили на себя. В некоторых крайних формах теории «самоналожения» соглашения государств или договорные обязательства толкуются как простые декларации их предполагаемого будущего поведения, и неосуществление их не рассматривается как нарушение какого-либо обязательства [113].