Именно по этой причине мы как раз и ожидаем, что внутригосударственная правовая система, а не мораль, скажет нам о том, сколько свидетелей необходимо иметь для того, чтобы завещание было действительно, — точно так же мы ожидаем и от международного права, а не от нравственности, что оно скажет нам такие вещи, как количество дней, которое судно воюющей стороны может оставаться в нейтральном порту для заправки или ремонта; как ширина территориальных вод; как методы, которые надлежит использовать для их измерения. Необходимо и желательно, чтобы все эти вещи делали правила закона, но пока остается понимание, что эти правила могут в равной мере принимать одну из нескольких форм или важны лишь как одно из многих возможных средств достижения конкретной цели, они остаются отличными от правил, которые имеют статус моральных в личной или общественной жизни. Конечно, не все правила международного права такого формального, произвольного или морально нейтрального типа. Идея здесь только в том, что правила закона могут, а правила морали не могут быть такого типа.
Разница в характере между международным правом и чем-либо, что мы естественно можем воспринимать как нравственность, имеет и другой аспект. Хотя может оказаться, что действие закона, требующего или запрещающего определенные практики, в конечном счете осуществит перемены в морали группы, понятие законодательной власти, производящей или отменяющей нравственные правила, абсурдно, как мы видели в седьмой главе. Законодательная власть не может ввести новое правило и придать ему статус морального правила по своему велению (fiat, «да будет так»), так же как невозможно теми же средствами придать правилу статус традиции, хотя причины, почему это так, могут не быть одними и теми же в двух разных случаях. Соответственно, нравственности не просто не хватает или она, по случайности, не имеет законодательного органа: сама идея изменения посредством человеческого законодательного повеления (fiat) противна идее нравственности. Это так потому что мы осознаем нравственность как окончательный образец, по которому оцениваются человеческие действия (законодательные или другие). Контраст с международным правом очевиден. Нет ничего в природе или в функциях международного права, что было бы подобным образом несовместимо с идеей о том, что правила могут быть объектом законодательного изменения; отсутствие законодательного органа можно воспринимать просто как дефект, который однажды исправят.
Наконец, мы можем отметить параллель в теории международного права с аргументом, подвергнутым критике в пятой главе, о том, что даже если частные правила внутригосударственного права и могут конфликтовать с нравственностью, тем не менее система как целое должна покоиться на общераспространенном убеждении, что существует моральная обязанность подчиняться ее правилам, хотя особых исключительных случаях нечто может их перевесить. В дискуссии об «основаниях» международного права часто говорится, что как последнее средство правила международного права должны покоиться на убежденности государств, что существует моральная обязанность подчиняться им [117]; однако если это означает более, нежели то, что обязанности, которые они признают, не могут быть проведены в жизнь официально организованными санкциями, то, по-видимому, нет причины принимать это утверждение о моральности международного права. Конечно, возможно помыслить обстоятельства, которые определенно оправдали бы наше мнение, что государство рассматривает некоторый курс поведения, требуемый международным правом, как морально обязательный, и действует по этой причине. Оно могло бы, например, продолжать исполнять обязательства обременительного договора из-за явного вреда для человечества, который последует, если уверенность в договорах будет сильно поколеблена, или из-за ощущения, что единственно честным будет возложить на себя утомительное бремя кодекса, из которого оно, в свою очередь, извлекло пользу в прошлом, когда бремя возлагалось на других. Чьи в точности мотивы, мысли и чувства в таких случаях моральной убежденности надлежит приписать государству — это вопрос, которым нам нет нужды обременять себя здесь.
Но хотя и может быть такое чувство моральной обязанности, трудно понять, почему или в каком смысле это должно иметь место как условие существования международного права. Очевидно, что в практике государств постоянно уважаются определенные правила даже ценой некоторых жертв; требования формулируются со ссылкой на них; нарушение правил подвергает нарушителя серьезной критике и является поводом к требованиям компенсации или возмездия. Все это, конечно, является элементами, требуемыми для поддержки утверждения, что среди государств существуют правила, налагающие на них обязанности. Доказательство того, что «обязывающие» правила существуют в каком-либо обществе, состоит просто в том, что о них думают, говорят как о таковых, и они функционируют как таковые. Что еще требуется в качестве «оснований», и почему, если требуется что-то еще, оно должно быть основанием моральной обязанности? Конечно, истинным является то, что правила могли бы не существовать или не функционировать в отношениях между государствами, если подавляющее большинство не приняло бы правила и добровольно не кооперировалось для их поддержания. Истинно также и то, что давление, оказываемое на тех, кто нарушил или угрожает нарушить правила, часто относительно слабо и обычно было децентрализованно или неорганизованно. Но, как и в случае индивидов, которые добровольно принимают гораздо более принудительную систему внутригосударственного права, мотивы для добровольной поддержки такой системы могут быть крайне разнообразны. Вполне может быть, что любая форма правового приказа находится в самой здравой форме, когда существует общераспространенное ощущение, что морально обязательно подчиниться приказу. Тем не менее приверженность закону может мотивироваться не этим, а расчетами долгосрочного интереса, или желанием продолжать традицию, или свободной от личных интересов заботой о других. По-видимому, нет хороших оснований идентифицировать что-либо из этого как условие существования права — как среди индивидов, так и среди государств.