Та же негативная характеристика Королевы в парламенте как не подчиняющейся по привычке приказам других грубо определяет понятие независимости, которое мы используем, говоря о независимых (separate) правовых системах разных стран. Высший законодательный орган в Советском Союзе не имеет привычки подчиняться Королеве в парламенте, и что бы она ни постановила относительно советских событий (хоть это и составит часть права Англии), не станет частью права в СССР. Так было бы только в том случае, если бы Королеве в парламенте привычно подчинялась бы легислатура СССР.
При таком простом понимании вопроса, которое нам позже придется критически исследовать, должны быть (всюду, где есть правовая система) некоторые лица или органы, издающие общие приказы, подкрепленные угрозами, которым обычно подчиняются, и должна быть общая убежденность в том, что эти угрозы будут, вероятно, осуществлены в случае неподчинения. Это лицо или орган должен быть во внутреннегосударственном плане верховным и внешнеполитически независимым. Если, следуя Остину, мы назовем такое верховное и независимое лицо или орган сувереном, законы любой страны будут общими приказами, подкрепленными угрозами, которые исходят либо от суверена, либо от подчиненных, повинующихся суверену.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ МНОГООБРАЗИЕ ЗАКОНОВ
Если мы сравним множество различных видов закона в современной системе, такой как английское право, с простой моделью принуждающих приказов, описанной в предыдущей главе, то на ум приходит масса возражений [14]. Конечно, не все законы предписывают людям поступать или не поступать определенным образом. Не будет ли заблуждением классифицировать таким образом законы, предоставляющие права частным лицам составлять завещания, заключать контракты или вступать в брак и законы, уполномочивающие должностных лиц, в том числе судью — рассматривать дела, министра — устанавливать правила, а Совет графства — принимать подзаконные акты? Конечно, не все законы принимаются в законодательном порядке, и также все они не являются выражением чьего-то желания, как общие приказы нашей модели. Это представляется неверным в отношении обычая, который занимает определенное, хотя и скромное место в большинстве современных правовых систем. Несомненно, что законы даже при осмысленном их принятии в виде статутов, не обязательно должны быть только приказами, отдаваемыми другим. Разве свод законов зачастую не распространяется и на самих законодателей? И наконец, должны ли принятые законы, для того, чтобы быть законами, реально выражать какие-либо реальные желания, намерения или волю законодателя? Разве принятое надлежащим образом постановление не будет законом, если (как должно быть в случае со многими частями английского Финансового акта) те, кто за него голосовал, не знали его смысла?