«Среди казненных по приговорам революционных трибуналов, – приводит данные доктор исторических наук (ныне – директор Центра французских исследований ИИ РАН) П. П. Черкасов, – дворяне составляли всего 8,25 %, священнослужители – 6,5, состоятельные буржуа – 14, зато рабочий люд – 31,25, крестьяне – 28%… Жертвами революционного террора во Франции стали 40 тыс. чел. Около полумиллиона французов только с марта 1793 по август 1794 года оказались в тюрьмах, часто не ведая своей вины» [421]. Напомню, что среди них были Гракх Бабёф, генерал Лазар Гош, Анри де Сен-Симон и Руже де Лиль, автор «Марсельезы». Их освободил термидорианский переворот.
Не только террор был признаком «революционно-демократической диктатуры» (термин Н.М.Лукина). Не менее характерна отмена выборности и замена ее назначениями сверху.
«Когда постепенно Робеспьер стал заменять судей, комиссаров различных парижских секций, бывших до того выборными, когда он стал назначать председателей революционных комитетов и дошел до того, что все руководство Парижской коммуны заменил чиновниками, то этим мог только усилить бюрократизм и убить народную инициативу. Таким образом, режим Робеспьера, вместо поднятия активности масс, активности, которую уже подавлял экономический и, в частности продовольственный кризис, только усугублял зло и способствовал работе антидемократических сил» [422]. Эти слова написаны в 1928 году X. Г. Раковским (1873-1941), наблюдавшим аналогичный процесс.
Наконец, в дополнение к террору и централизации, якобинское государство прибегло к поддержке религии. Был официально введен культ Верховного Существа, главным священнослужителем которого по примеру восточных владык стал Робеспьер. «Целью культа Верховного Существа было дать Террору идеологию, – пишет П. Генифе. – Этот культ способствовал увековечиванию, укреплению и, особенно, централизации революционного правления в интересах Робеспьера, возложив на того миссию толковать законы Провидения» [423].
Наиболее логичное объяснение перечисленных фактов – якобинская диктатура была нарождающимся политаризмом. Якобинское государство не представляло интересы буржуазии против народа или интересы народа против буржуазии – оно представляло само себя. В большинстве буржуазных революций «снизу» боролись три силы (абсолютизм, буржуазия, народ); в Великой Французской к ним прибавилась четвертая. Поэтому якобинский террор не сводим к террору революции против контрреволюции, мелкой буржуазии против крупной или буржуазии против народа. В нем всегда останется нечто, не входящее в эти рамки, нечто большее – террор государства против общества, который в других исторических условиях назывался проскрипциями или охотой на ведьм.
Сами якобинцы, бывшие изначально политическими представителями разных групп буржуазии и только силой обстоятельств спаянные в новый госаппарат, конечно, не осознавали этого, считая свою деятельность воплощением эгалитаристских идей Руссо.
Чистые помыслы Робеспьера и Сен-Жюста вели Францию в тупик нового абсолютизма. «Первая французская революция, – писал Маркс, – была вынуждена развить то, что было начато абсолютной монархией, т. е. централизацию и организацию государственной власти, и расширить объем и атрибуты этой власти, число ее пособников, ее независимость и ее сверхъестественное господство над действительным обществом» [424]. Якобинские чиновники – «государственные жрецы с точно установленными иерархическими функциями». (Первым, в 1865 году, увидел в якобинстве возрождение абсолютизма историк Эдгар Кине (1803-1875) [425].)
Грязные руки Барраса и Фуше вывели Францию из этого тупика. Термидорианский переворот был делом революционной буржуазии, завершившей свою революцию.
Теперь, полагаю, можно определить место якобинской диктатуры в истории революции. Из сказанного не следует, что якобинцы были бандой властолюбцев или сборищем жестоких мечтателей, безуспешно пытавшихся свести небо на землю и, прежде, чем погибнуть, заставивших Францию расплачиваться за свои фантазии – как считает американский социолог Крэйн Бринтон, выведший в книге «Анатомия революции» из факта падения якобинцев «закон термидора» (безрезультатность революций). Грубая критика Горы всегда была визитной карточкой правых и ультраправых историков [426]. Но ответный апофеоз якобинства стал большой ошибкой значительной части историков-марксистов.