Фролову стало страшно. Примерно таким он видел Виктора перед тем, как отвернули голову начальнику штаба сотоварищи. И он сказал просто чтобы что-нибудь сказать:
— Может, не все так страшно, может, ты все же ошибаешься?
— Да нет, — с какой-тот замороженной, почти бесцветной безнадежностью в голосе отмахнулся Вояр. — Я вижу, Васильевич. Понимаешь, вижу. Почти всегда, потому что меня в свое время этому научили. Знаешь, это очень больно, оказывается — видеть ложь.
Человек может лгать ртом, но дыхание, кожа, глаза, мимические и скелетные мышцы не врут. Надо только уметь читать то, что они рассказывают.
— Как так?
— А так. Ни височная, ни подбородочная, ни щечная мышца лгать не могут. Они умеют только сокращаться. Команды отдает по большей части подсознание. Потому если на тебя смотрит человек, который видит, потому как знает, куда смотреть, врать — бесполезно. Смешно даже врать понимающему человеку. Люди — врать — не способны, если по большому-то счету. Теперь понял?
— Понял.
— Тогда пойми и то, что в итоге, я всегда оказываюсь один. Кто-нибудь докладывает, а я вижу, что он пытается скрыть, и как меня ненавидит, как боится и бессильно, подло завидует. Девушка улыбается, а я вижу, что она думает, как оценивает шансы, как прикидывает: сейчас или еще подождать. Подсечь, или дать золотой рыбке потаскать поплавок. Как же я устал от этого вранья, Васильевич, ты бы знал. Ведь почти все…
— Что, и я?! — попытался состроить невинно обиженного Фролов.
Виктор нашарил в столе фляжку коньяка. Подумал немного, покачал головой, и решительно разлил искрящуюся влагу прямо по стоящим рядом с графином гранеными стаканам.
— И ты, конечно же, врешь, товарищ Фролов, — блекло отозвался Виктор, пряча флягу обратно, — Но у тебя хватает ума не врать мне. Потому ты пока жив и я тебя терплю.
Военного корреспондента Роджерса, прибывшего накануне из Автономии с неким сенсационным материалом, господин Брешковский принял без промедления.
Во-первых, всем было известно, из какой семьи происходит Берни, и с этим следовало считаться.
Во-вторых, парень заслуженно считался настоящим профессионалом. Репортажи Роджерса всегда становились событием. Талант, кристальная честность и внимание Берни к деталям позволяли твердо рассчитывать, что получив эксклюзивный ролик, телеканал только выиграет.
Когда на экране возник крупный план пожелтевшего от времени постановления РВСР, Брешковский насторожился. Когда по экрану поплыли машинописные строки: "На случай измены и предательства высшим руководством интересов народа, гибели или отсутствия комиссаров на местах, предусмотреть нижеследующий порядок действий…", настороженность сменилась беспокойством. По мере просмотра, беспокойство плавно переросло в панику.
— Вы же понимаете, Берни, это я в эфир выпустить не могу. Меня просто растерзают, и это еще слабо сказано.
— А вы посмотрите вторую часть, мистер Брешковский, — меланхолично ответил журналист, и в пару глотков осушил дежурную бутылку с "Боржоми". Он волновался не меньше своего визави, но тщательно старался удерживать poker-face. Традиции старой доброй Англии и все такое…
Просмотр отснятого материала занял всего несколько минут, после чего, Брешковский непонимающе уставился на собеседника. Удивление распорядителя первой кнопки было настолько велико, что хватило его лишь на сакраментальное:
— И ты, Брут…
— Да, Вы все правильно поняли, — облегченно рассмеялся Роджерс. — Я действительно выполняю просьбу господина Вояра ознакомить вас с текущей ситуацией. В силу моей к вам симпатии и нашей давней дружбы, я уговорил Командующего дать вам возможность выбора.
— Ценю, — прохрипел Брешковский мгновенно севшим голосом. Рука его слепо шарила по столу в поисках минералки. В беззаботное, радостное утро неожиданно пришло горестное понимание ближайших перспектив и неизбежности перемен.
— Вот, — Берни всунул в руку Якова Самуиловича высокий стакан с пузырящийся водой.
Брешковский, стуча зубами о стекло, сделал пару жадных глотков. Перевел дыхание. Закурил, предварительно тщательно размяв сигарету. Это дало мгновения, необходимые для принятия решения. Впрочем, что там было выбирать, выбора как раз и не было.
— Я с вами.
— Рад за Вас, Яков. — очень серьезно произнес Роджерс.
— Меня беспокоит только возможность чрезмерно нервной реакции спецслужб, — окутавшись клубами дыма, неуверенно высказался Брешковский.
— Они намекнули, что не видят в предстоящих событиях никаких нарушений законности. Потому, вмешиваться не будут.