— Да и потом, думаю, нашлось бы кому по нервам проехаться. Как вы себе представляете курсанта, сообщающего курсовому офицеру о своем смутном беспокойстве? Типа, за рядовым Сеидовым надо особо глядеть, пока его во время ПХД между двумя прицепами не зажало.
— Даже не смешно, Виктор.
— То-то и оно, что грустно. Для людей рискованных профессий интуиция бывает поважнее расчета, но учить пользоваться ей — ни боже мой! Лучше уж потери и катастрофы. А ведь заметьте, относительно вещих частей тела народ много чего говорит. И не зря, кстати.
— Понятное дело, — с горечью согласился генерал. — Научишь какого орелика на свою голову, и что дальше? Вдруг он власти врагом станет? Как потом на него засаду организовать? Человечка своего тихонько подвести?
Генерал говорил первые пришедшие в голову слова. На самом деле, его, как ту кошку, буквально раздирало любопытство.
— Если это действительно возможно, — мысль, словно предупредительный сигнал перед десантированием, была буквально подсвечена красным — это же…
Даже изощренная генеральская фантазия с этого места начинала пробуксовывать. Возможностей было настолько много, что голова действительно шла кругом.
Военное дело, в конце-то концов — всего лишь умение оказаться сильнее на некоторое время, в данном конкретном месте. После чего, за счет временного перекоса баланса сил устроить резню. Все существующие труды на тему вооруженного противостояния лишь рассматривают способы использования чужого незнания.
Появление человека, силою своего предвидения способного видеть баланс сил не просто многое меняло. Слова Виктора о том, что такое доступно любому, заставили генерала бороться с мгновенным приступом дурноты и чувства бессилия. У Льва Яковлевича действительно было слишком хорошее воображение, достойное автора авантюрных романов из первой десятки.
— Пусть не каждому дано, — скворчонком стучало в висках. — Возможно, Виктор меряет других по себе, талантливые люди таким грешат, но если даже один из сотни, все известные учебники по оперативному искусству можно выкидывать. Да и по тактике, пожалуй, тоже.
Вероятно, в этом момент взгляд Рохина стал настолько красноречив, что Вояр, слегка улыбнувшись уголками рта, предложил:
— А давайте поговорим вечером, Лев Яковлевич. Разгребемся слегка, и сядем у огня с чем-нибудь крепеньким. Как вам такое?
— Да неплохо бы.
Разговор состоялся лишь через пару дней. Горел камин, уютно тлели рубиновые угли, бокалы были полны, заботы притаились где-то в углах, и беспокоить не смели.
— Мне везло, понимаете, Лев Яковлевич? Сначала — когда отец научил меня строить дворцы памяти. Теперь я таскаю с собой содержимое нескольких библиотек, которое помню дословно. И еще: может быть, вы не замечали…
— Замечал. Каждого ополченца Вы можете назвать по имени-отчеству и спросить о здоровье родителей, которых тоже помните, как зовут. Ради интереса люди подсчитали: вы помните по имени около сорока тысяч человек. Даже завидую, если честно, — тщательно подбирая слова, ответил генерал. — Вот только понять никогда не мог, зачем это Вам? Ведь есть справочники, списки, секретари, Сеть, в конце-то концов! Хотя людям, да, приятно, с этим не поспоришь.
— Человек способен анализировать лишь то, что удерживает в памяти. Для анализа информации, ей требуется свободно оперировать. Проще говоря, в окружающем мире для тебя существует лишь то, о чем ты помнишь. Как там говорил один корсиканец относительно интуиции?
— Быстро сделанный расчет.
— Так и есть. Смысл в том, что необходимые для расчета факты и цифры должны быть в памяти до его начала. Беспамятных легко убеждать и переубеждать многократно. Ну, вот вам пример: Николай II. Сначала все были уверены, что он — "кровавый", потом переобулись и сочли, что это святой и мученик, теперь существует мнение, что Коля был обыкновенным ничтожеством. Три кардинальных смены облика менее чем за век! Ну, где еще такое возможно?! Только у нас, в стране Иванов, родства не помнящих.
— С памятью понятно. Но ведь это не все?
— Конечно не все. Еще раз мне повезло, — продолжил Вояр, — когда случилось знакомство с художником, рисовавшим портреты на углу Карла Маркса. До этого я недели полторы-две стоял у него за плечом, молчал и смотрел. Уж больно это было похоже на волшебство, когда после нескольких штрихов карандашом или пастелью на листе белой бумаги возникало человеческое лицо, зачастую, более выразительное, чем его носитель. Художников на пятачке собиралось много, но Николай Иванович был единственным, кто мог нарисовать портрет за пару минут. Хоть по памяти. Он научил меня, что рисунок — всего лишь ремесло, требующее хорошо развитых зрительных зон мозга и отработанной до автоматизма мелкой моторики. С тех пор, я знаю, как выделить в зрительном образе главное.