Ствол дрогнул и опустился. От осознания полной безнадежности, плечи сидящего за письменным столом человека сотряслись в немых рыданиях. Он был так исполнителен, он так старался! Ну, не забывал о своих, так что уж там, все мы такие. За что?!
Тихо жужжал мотор включенной камеры. Трое усталых мужчин ждали развязки.
Глава 25
Наверное, так и надо встречать друзей. Прямо у трапа. Наплевав на стылую, промозглую погоду и противный моросящий дождик, моментально пропитывающий одежду липкой холодной влагой. Не обращая внимания на то, что только что взвизгнув, словно от боли замерли движки твоего собственного борта, готового устремиться в полет.
По достоинству оценив погоду и посиневшие от холода губы командира, выскочившего на бетонку в легком кителе, Берни потянул из-за пазухи заветную фляжку с напитком, сделанным из ячменя, произрастающего в долине славной своими водопадами речки Ди.
Отхлебнув пару глотков, Виктор начал ругаться:
— Берни, скажи, какого лешего? Ты куда так спешил? Мы могли бы встретиться и завтра, в Москве. Не потребовалось бы выкидывать деньги на чартер.
— Это не чартер. Самолет дал отец.
— Вот как?! Тогда это стоило намного дороже. Гнать борт из Эдинбурга на Кавказ… Или тебе не дают покоя лавры Джона Рида?
— А хоть бы и так, — ухмыльнулся Роджерс. Я даже придумал, какими словами начну книгу.
— Так какими же?
— А вот так: "Весь мир с изумлением устремил на восток свои взоры в тот момент, когда по нем проносился вихрь потрясающих событий. А многие ли верили в них, когда эти события безмолвно трепетали в социальных недрах, как младенец во чреве матери?
Ныне великие и грозные события дрожат от напряжения в социальных глубинах всего "культурного" человечества. Кто пытается уловить их общий облик и назвать их по имени, того официальная мудрость считает фантастом. Политическим реализмом она величает холопство мысли перед мусором повседневности".
Приступ смеха буквально сломал Виктора в поясе. Вояр смеялся долго, с удовольствием. Затем вытер слезинки в уголках глаз и продолжил:
— "Кажется, будто новый век, этот гигантский пришлец, в самый момент своего появления торопится приговорить оптимиста будущего к абсолютному пессимизму, к гражданской нирване.
— Смерть утопиям! Смерть вере! Смерть любви! Смерть надежде! — гремит ружейными залпами и пушечными раскатами завершающееся двадцатое столетие.
— Смирись, жалкий мечтатель! Вот оно я, твое долгожданное двадцать первое столетие, твое "будущее"!..
— Нет! — отвечает непокорный оптимист: — ты — только настоящее!"
— И мы оба это понимаем, — Берни зябко поежился под порывом стылого ветра, и во второй раз, с той же меланхолией, потянул из кармана твидового пиджака фляжку, неразлучную спутницу джентльмена.
Ровно десять унций концентрированного спокойствия с запахом торфяного дыма. Качнув блеснувшую серебром флягу на ладони, жестом предложил собеседнику присоединиться.
— Нет, спасибо. Нужна чистая голова, — ответил Виктор. — Значит, тебя просили ненавязчиво поинтересоваться нашими ближайшими планами?
— Да. Отец позвонил и сказал: "Если уж ты помогаешь этим…, то неплохо бы заодно вспомнить об интересах семьи и родины. Поговори с ним откровенно, а потом позвони мне. "
Берни перевел дыхание, сделал еще один хороший глоток и продолжил:
— Ты, наверное, даже не догадываешься, но все очень серьезно. И кстати, искренне тебе сочувствую. С момента приземления в Хитроу бородатого придурка с макетом ситуация вообще стала напряженной. Кое-кто даже мечтает о твоем скальпе.
Вернув улыбку, Виктор меланхолично заметил:
— Поговорим об этом в дороге, ладно. Этот крылатый автомобильчик заправлен?
— Шутку о скальпе он словно бы не заметил, — подумал Берни, отметив, что за время его краткого отсутствия, командир успел устать до полусмерти. Об этом недвусмысленно говорили залегшие под глазами синеватые тени и нездоровая бледность.
Но вслух он сказал только:
— Нет. Когда бы я успел это сделать?
Приведя в ужас начальника охраны, Виктор, явно решивший лететь с Берни, спокойно обронил, обращаясь к начальнику аэропорта.
— Распорядитесь, Николай Иванович.
Полчаса спустя, собеседники, уютно расположившиеся в салоне "Гольфстрима", километр за километром глотающим расстояние на пути к столице, почти синхронно вздохнули. Разговор складывался непросто. Он, словно огонек, то вспыхивал, то затухал. Странно, но люди, которым хотелось многое друг другу сказать, не могли вот так, сразу, подобрать слов.