Роджерс вновь потянулся за флягой. Отхлебнул. Замер, прислушиваясь, как внутри, по пищеводу, скользнул огненный комок. Затем растянул губы в подобии улыбки, тяжело вздохнул, и сказал:
— Отец не понимает главного. Хотя и мог бы. В конце концов, у него был один голубоглазый друг, которого считали арабом сами арабы. И что же? В итоге Томас, сын Томаса, так и не смог наслаждаться старостью и бренди у пылающего камина. И намеренно выпустил из рук руль мотоцикла. Не смог он жить как благонамеренный отставной полковник, а шансов вернуться в реальное дело у него не было. Ты почти как отец, Виктор. Тоже не хочешь понять.
Помнишь тот бой в Солжа-Пале?
Виктор зябко повел плечами, что могло значить и "такое сложно забыть", и "конечно, помню", и "отстань, вспоминать такое мне давно неохота". Потом спросил:
— Где твое поведение никак не вписывалось в рамки предписанные журналисту?
— Да, — не опуская глаз, согласился Роджерс. — Взяв оружие из рук умирающего, я стал одним из вас. Словно в старой балладе. Игры в беспристрастность и объективное освещение событий окончились. Потом я ломал волю руководителей ваших центральных телеканалов и понимал, что такого мне не простят никогда. То, что казалось мне очередным забавным приключением, неожиданно стало делом жизни.
Мой дом теперь здесь. Здесь меня приняли. Я оказался нужен. От моего слова многое зависит. Там я просто один из многих. Третий сын без особенных шансов.
И еще: я почему-то уверен, что от того, что мы пытаемся сделать, в конечном итоге цивилизация лишь выиграет. Вот послушай, что я придумал…
В стремительно пожирающем пространство дюралевом ящике сидели два молодых человека и говорили о вещах, услышь которые люди серьезные, облеченные властью, и по обе стороны Атлантики пронесся бы ураган инфарктов.
Единственное чего не желал человек, поставивший половину страны на дыбы — это вернуться на накатанную революционерами всех мастей дорожку. Ну, как это обычно бывало, и чего даже большевики не минули. Хотя, почему, собственно, даже?
Как раз большевики в плане реставрации дореволюционных порядков были вполне стандартны и предсказуемы. В неприкосновенности сохранялась, разве что, ритуальная риторика. Да и то, исключительно лишь из того соображения, что революционеры, в отличие от простых разбойников, всегда твердо базируются на самой прогрессивной в мире идеологии. И всегда имеют возможность возразить на обвинения в беспределе: "Неправильно понимаете, батенька! То всего лишь революционная целесообразность".
Если задаться вопросом, отчего это революционеры всегда возвращаются на накатанную дорожку консервативной респектабельности, несложно понять несколько простых истин. У пламенных трибунов за спиной всегда тихо стоят большие и влиятельные дяди, дающие деньги на то, чтобы листовка оказалась в руках у последнего зачуханного обозника. Чтобы в самом маленьком уездном городке работала типография "Искры". Чтобы из-за океана приходили пароходы, везущие Львов Революции, оружие и взрывчатку. Чтобы контрабандисты, пыхтя и надрываясь, тащили из-за кордона Браунинги и патроны к ним, временно позабыв про ажурные чулки и пахнущие клубникой презервативы. Чтобы никто не побеспокоил покой запломбированного вагона. Революционеры всегда скрывают за громкой фразой гнилое нутро продажных авантюристов.
Именно так! Именно продажных и именно авантюристов. Жестко управляемых извне. Иначе сложно будет объяснить, отчего младшие братья участников покушения 1 марта, в дальнейшем правили соответствующими территориями. Не вписываются в официальные учебники шахматная партии Ленина и Гитлера, игранная в 1909 в Вене и дружба домами Ульяновых и Керенских…
Те, кто приходят в высокие кабинеты путем хитрых карьерных комбинаций, чуть лучше пламенных трибунов и борцов "с" и "за". Но ненамного. У дяденек с прямой спиной и свинцовым начальственным взглядом в шкафах тоже полным-полно скелетов. В противном случае, власть становится неуправляемой и непредсказуемой. Такого серьезные люди тоже не допускают. Методы вам известны.
Бросая довольные взгляды на пассажиров маленького самолетика, Клио, скорее всего, с трудом сдерживала довольную улыбку. Ну как же, в кои-то веки что-то действительно случилось! К власти в России пришел молодой человек, обязанный успехом лишь себе. Моральный урод в понимании большинства. Чудак, устроивший маленькому, но наглому народцу кровавую баню лишь потому, что поведение горных дикарей никак не вписывалось в его представления о допустимом.