— Командир, почему у нас все получилось?!
— Потому как, Гена. По хорошему, это не твой уровень компетенции, но если хочешь знать, придется задержаться, — глядя капитану в глаза, тихо ответил Вояр.
От непрерывного голосового напряжения сели связки, и теперь лейтенант изъяснялся медленно, словно нанизывая слова на длинную нить. — Понимаешь, сейчас в стране проживают две основных категории граждан: шибко умные и полностью бесхребетные.
Перехватив недоуменный взгляд Кузовлева, Виктор добавил:
— Жителям бывшей Страны Советов остро, срочно, практически по жизненным показаниям, необходима тотальная позитивная реморализация. По Стругацким, если читал. Только вот, спутников с гипноизлучателями у меня нет, потому придется по старинке.
Нажав одну из кнопок на допотопном селекторном пульте, Виктор попросил пригласить Берни.
— Ты, я так понимаю, приехал сюда клеветать на старого знакомого? — с порога спросил Вояр.
— А то! — совершенно не смутился военный корреспондент Таймс. — Редакция считает, что по причине личного знакомства, ты будешь откровенен с корреспондентом Роджерсом более, чем с кем-нибудь другим.
— Берни! — расплылся в улыбке Виктор. — Ты как нельзя вовремя. У меня как раз открылась вакансия руководителя пресс-службы. Это не уронит твое драное лордское достоинство?
— Я могу надеяться, что на твоей службе мне не придется голодать, собирать окурки у мусорных баков и питаться картофельной шелухой? — вернул улыбку Роджерс.
— Можешь! — жирным голосом бывалого работорговца пообещал Виктор. — По стаканчику в знак того, что договорились?
И приводя присутствующего при сем капитана в состояние крайнего смущения, оба собеседника искренне расхохотались, после чего приступили к наполнению стаканов. Отсутствие льда никого не взволновало, так же как и то, что пить было решено совершенно левый кизлярский коньяк.
Между делом, Виктор попросил:
— Берни, я ныне могу только шипеть. Можешь объяснить капитану про то, почему мы обречены на успех? Тем более, ты же теперь руководитель пресс-службы. Вот и разъясняй.
— Так я и сам толком не знаю, — попытался пошутить Берни, напоролся на разъяренный взгляд синих глаз Виктора, и сдался. — Ну чего сразу так-то? Расскажу, конечно. Хотя, капитанам и не положено.
Кузовлев густо покраснел и едва не подавился коньяком. Даже разговаривая на русском, Берни демонстрировал мастерское владение голосом, интонацией и позой. Несчастный Кузовлев неожиданно для себя стал готов исполнить все, что потребует странный знакомый командира, противоречить которому вдруг стало немыслимо.
Но тот вдруг отвел глаза в сторону, и извинился:
— Простите, Геннадий, я, кажется, слегка переборщил.
И наваждение прошло. Не дожидаясь нежелательных выводов, или оскорбления действием, Берни сказал:
— То, что вы видели Геннадий — всего лишь иллюстрация к тому, что вы сделали на практике. Явившись с мандатом от ополчения, Вы стали в глазах местных руководителей представителем непреодолимой силы, своего рода стихийным бедствием. Возрождающейся Советской властью. Нечто подобное я только что вам демонстрировал, имитируя присоединение к авторитету вашего командира.
Ты и вправду извини, Гена, — прохрипел Виктор. И Кузовлев понял, что холодное спокойствие, отрешенность, точность в словах и интонациях, которые он с гордостью демонстрировал во время командировки — все суть данное взаймы, на время. Или вообще — результат внушения. Не его. Чужое. Стало до слез обидно.
— Отвлекись от обид и послушай, — сказал Берни. — Если бы тебе не помог Виктор, из командировки бы ты не вернулся. Понятно?
— Понятно, — в голове капитана с хрустом встали на место все части головоломки.
— Дальше слушать будешь? — чуть слышно прохрипел Виктор.
— Да.
— Давай, говори, Берни, — с облегчением произнес Вояр, и откинул голову на высокую спинку кресла.
— Вам это действительно пригодится, Геннадий, — мягко произнес Барни. — Крушение СССР уникально тем, что в этой истории главную роль сыграло предательство.
История давно управляема, но до сей поры предательство никогда не становилось фактором эвоюционного общественного процесса.
Следовало бы начать с анализа русских реалий 19 века, когда окончательно перестала существовать тайна исповеди, а доносительство — объявлено добродетелью. О милых русских традициях общения с людьми как со скотом, можно рассказывать долго, но это был всего лищь фундамент, на котором ростили поколения государственных рабов.