— А как же революция? — возразил капитан.
— Да сколько угодно! — искренне улыбнулся Берни. — Все революционеры мира либо хладнокровные негодяи и авантюристы, готовые на все ради власти и наживы, либо идеалисты со взором горящим, либо сугубые прагматики, присоединяющиеся к движению ради сведения счетов, грабежа и так далее.
Вот к примеру, Геннадий, как вы думаете, Ленин и его гоп-компания знали, скольких жизней будет стоить их приход к власти, насколько упадет уровень жизни обывателя, какие огромные территории потеряет Империя?
— Думаю, что точно знать они не могли.
— Но догадываться были обязаны, не так ли?
— Да.
— Идем дальше. За неимением времени, на предыстории останавливаться не будем. Уже в двадцатых руководство партии с ужасом поняло, что опереться на патриотизм, чувство долга, элементарную порядочность исполнителей не получается. Рука будто уходит в жидкую грязь, не находя опоры. Пар улетает в свисток. Со строек коммунизма в грандиозных объемах воруется цемент, кирпич, металл. Пролетарии не желают работать, крестьянин утаивает хлеб. Кто может, убегает из России к чертовой матери. Я не сгущаю, Геннадий. Дело усугубляется тем, что слишком многих потенциально полезных людей власть либо изгнала сама, либо репрессировала, либо позволила уехать.
— Да вроде нет, было такое.
— Ситуация отчаянная, и потому большевики прибегают к той же практике, которая завела в могилу царизм. Не получается с высокими идеалами, и черт с ними, есть и другие способы. Главнейшими инструментами управления сделались принуждение и донос.
Отметил, доносительство есть везде, оно присуще христианству всех разновидностей. В конце концов христианство и начиналось-то с доноса Иуды. Но в Стране Советов донос чуть ли не краеугольным камнем, на котором стояло государство. Донос и страх. Доносили на родных, близких, любимых. Стоит ли говорить про коллег и недоброжелателей.
— Не стоит, — отозвался Кузовлев. — Я сейчас вспомнил, у нас пионерская дружина была имени Павлика Морозова. Если немного подумать, имени твари, заложившей родного отца. Теперь понимаю, что правильно Пашу дед удавил.
— Об этом потом, ибо частность. Ладно? — спросил Берни. И, не дожидаясь ответа, добавил:
— Эти бесконечные собрания, заседания, разборы персональных дел, критика и самокритика, это ведь школа, Геннадий. Постоянно, в масштабах страны действующая школа. Только те, кто заканчивал ее на "отлично", имели возможность делать карьеру. Понимаете?
Костлявые кулаки Геннадия медленно сжались. На костяшках проступили белые пятна мозолей.
— Суки, — выдохнул он. — Школа предателей во всесоюзном масштабе, блин.
— Примерно так, — согласился Виктор. — Старинный трюк. Коллективом легко предать и осудить что угодно и кого угодно. У нас на Руси люди предпочитают делать подлости и пакости "всем миром". Грех, разложенный на всех, уже не так велик. В конечном итоге, думают люди, нам ведь велело начальство. А у начальства — свое руководство. Вот уходит чувство вины в заоблачную высь, оставляя на грешной земле народ зараженный предательством. Как индивидуальным, так и коллективным. Матрешка по-русски: предательство в предательстве.
Вся деятельность советской власти по укреплению себя, одновременно ковала будущих предателей Родины. Воспитание закрепляла это морально-когнитивное уродство у будущих поколений.
Высокопоставленные предатели (Ельцин, Горбачев) были просто самыми хорошими учениками в школе негодяев, раскинувшейся по всей стране. От Москвы до самых до окраин. Они добросовестно прошли по всем этапам пионерскй, комсомольской и партийной учебы.
На одного сироту и хулигана Матросова приходилось до тысячи благовоспитанных Морозовых. Войско воевало лишь поставленное в условия, когда отступление равно смерти. Уроки 41–42 годов, когда немцам сдавались вполне боеспособные части с оружием и знаменами, многое дали сталинскому руководству. По крайней мере, Иосиф Виссарионович своих подданных не идеализировал.
— Не соглашусь. Никогда! — упрямо мотнул головой Кузовлев.
— Твое дело, — заметил Берни. — Но в нашем зоопарке полы бетонные, голову в песок не сунешь.
— То, что вы говорите, требует доказательств!
— У нас еще пара минут, — посмотрел на часы Виктор. — Но Берни успеет.
— Сам давай, — недовольно скривился Роджерс, протягивая руку за бутылкой. — Мне твой янычар за такие слова голову отгрызет без наркоза.
— Хорошо, — согласился Виктор. — С тем, что средний призывник откровенно плох, кто-то спорить будет?