То, что кот обкрадывал соседей, госпожа Перса ещё простила бы ему, но он воровал и дома. Одним словом, спасти от него какую-нибудь вещь можно было, только подвесив её к небу. От домашнего вора, говорила матушка Перса, трудно уберечься. Прокрадётся на кухню, свернётся клубочком и представляется, будто спит, а тем временем наблюдает, и уж что ему приглянётся, то он получит, будьте спокойны. А завладев добычей, он стремглав мчался прямёхонько на чердак, на крышу или в другое какое безопасное место, где можно спокойно полакомиться. Охотился он и за крупной дичью, не останавливался даже перед горячей колбасой, а как-то покусился на целый варёный окорок, мерился силами с ощипанным гусём — лишь бы случай представился. Звали его Марко, но матушка Перса величала его не иначе как «вор». «Ворюга, жизнь мою заедает!» — бросала она сердито.
Да и сам кот, казалось, отлично понимал, что его зовут не только Марко. Поэтому, едва услыхав слово «вор», если даже речь шла о конокраде, он сейчас же, мучимый нечистой совестью и сознанием своей вины и грехов, опрометью кидался из кухни и забирался куда-нибудь повыше, в безопасное место, усаживался там, окутав лапы хвостом, и безмолвно жмурился. А если, бывало, матушка Перса увидит его и примется ругать: «Голубочка захотелось, старый ворюга!» — он закрывал глаза, зевал во весь рот, высунув свёрнутый дудочкой язык, словно пресыщенный аристократ, которому и дела ни до кого нет. А матушка Перса в это время надрывалась и прямо из себя выходила: «Поглядите только на этого прохвоста, каким святошей прикидывается! Ещё и зевает, проклятый ворюга! Чтоб тебя черти взяли!» — и запускала в него метлой или щёткой; метла валилась на голову ей самой, а кот, даже с места не сдвинувшись, продолжал преспокойно, невозмутимо умываться и приводить в порядок свой туалет.
Но, увлёкшись описанием этого вора, мы изрядно удалились от основного предмета. Так уж повелось на свете! Недаром говорится, что добрая слава за печкой сидит, а худая по свету бежит! Именно поэтому о коте попа Чиры сказано больше, чем о коте попа Спиры, и о сем последнем мы по той же причине упомянем только вкратце. Он был совсем в другом роде. Идеал настоящего, заправского кота: уж если он задумает поймать мышь или крысу, то готов не есть, не пить, стережёт их часами! Впрочем, этому его и учили. «Ничего ему не дам, ей-богу, пускай ловит мышей!» — говаривала матушка Сида, разделывая мясо; только если чистила рыбу, кидала ему потроха. И кот не отступал даже перед крысами из мясных лавок, самыми, как известно, нахальными.
Вот за этим котом, значит, и побежала Эржа.
— Милостивая моя госпожа кланяются вам и просят… Крыса сильно набедокурила у нас в чулане: изгрызла начисто сапоги его преподобия — вот и послали меня к вам с просьбой одолжить только на эту ночь вашего нотароша… то бишь… вашего кота. (Кота между собой звали «нотарошем», потому что сельский нотариус не закручивал усы, а расчёсывал их так, что сразу приобретал сходство с котом, а кот, разгуливавший по крышам с барски-величественным видом — шаг, два и остановится, — живо напоминал господина нотариуса, шествующего по улице на службу.)
Эржа угодила в самую точку — пришла, когда велась беседа с гостем. Покуда искали и ловили кота, у неё было достаточно времени не только как следует рассмотреть и запомнить гостя — и рост, и лицо, и волосы, и глаза, и одежду, — но и услышать собственными ушами, как пригласили его на завтра — в воскресенье — отобедать. Не успела она явиться домой с котом, которого тотчас заперли в чулане, как на неё налетели с расспросами и мать и дочь — госпожа Перса и господжица Меланья. Эржа едва поспевала отвечать. Она сообщила, что учитель красив и строен, как офицер, что у него маленькие усики и небольшая бородка, что его красивые тёмные волосы ниспадают на плечи, как у омладинцев, и разделены пробором посередине, как у богословов, а когда говорит, то потупляет глаза.
— Завтра, — закончила свой рапорт Эржа, — зван к господам на обед.
Мать с дочерью только переглянулись после этого известия.
— Полюбуйтесь, пожалуйста, а мне ведь ни гу-гу. Ах ты хитрая мужицкая бестия! — вышла из себя матушка Перса. — Поглядите на неё — пошёл медведь по груши!.. А скажи-ка, Эржа, дитятко, какой он из себя — худой или, напротив, полный?